Костя так и не женился. Красивый, умный, талантливый человек. А спустя пять лет он умер. Сказали, что от тромбоза, но патологоанатом, приличный человек, шепнул, что умер Костя от изношенности организма – внутренности у него были как у восьмидесятилетнего старика. Вот такие дела.
И знаешь, – горько сказал отец, – я понял одно: чтобы выжить, нельзя вообще ни о чем вспоминать. Ни об отце, ни о матери, ни о дяде Косте. Просто нельзя. По счастью, у меня было дело, моя наука. Иначе бы… – отец горестно махнул рукой, – иначе я бы сошел с ума.
Все, Юля. Забудь, зря я тебе рассказал. Хотя… Нет, не зря – ты умная девочка. Умная и сильная, ты не Маруся. Вот ей это точно знать не надо, ты меня поняла?
Как это – «забудь»? Как это можно забыть? Часами Юля рассматривала фотографии деда и бабушки. Нашла фотографию Кости – симпатичный кудрявый парень, ясноглазый, улыбчивый, светлый.
Позже, повзрослев, она многое узнала. От друзей, из запрещенных самиздатовских книг. Помнила, как потряс ее «Архипелаг ГУЛАГ», перепечатанный на машинке и прочитанный за две ночи.
Но вот Юра, тот самый улыбчивый Юра, лучший друг отца? Что стало с ним?
Узнала. И это ее потрясло больше всего.
Юра, наивный и честный, высказал критику в адрес вождя. Точнее – нарисовал сатирический плакат с портретами членов политбюро, написал что-то острое и повесил его в аудитории института. Плакат провисел полчаса. Вечером Юру взяли.
– Наверное, пытали, – сказал отец, которого она вынудила буквально все рассказать, – и Юрка не выдержал. Он был и сильный, и слабый, понимаешь? Низкий болевой порог, от головной боли сходил с ума. В общем, в камере Юра повесился. У него остались мать и сестра. Я, как мог, их поддерживал. Но ты понимаешь… Кто вернет им сына и брата? Никто. Их еще долго таскали, мучили допросами, еле отстали. В общем, дочка, отняли у меня мать, отца, дядьку и лучшего друга. А я живу. Правда, часто спрашиваю себя – а зачем? За что мне такая привилегия? Привилегия и наказание одновременно?
Только тогда Юля поняла, сколько боли было в сердце отца, сколько гнева и сколько отчаяния.
Как он смог с этим жить, как не возненавидел весь мир? Смог. Выбора не было: семья, дочки, университет и наука. Этим и спасся.
Сколько их было, тех, кто продолжал жить с этой болью? Закон мироздания… Чушь. Нет никаких законов. А есть злодеи, которые принимают решения. Решения, кому жить, а кому умирать.
Спустя годы Юля часто спрашивала себя, зачем она позвонила Кружняку еще раз, зачем просила о встрече? Из-за прописки? Ну да, решила попробовать, закинуть удочку. Как там у них – попытка не пытка? С паршивой овцы шерсти клок? Они нас используют, а мы стесняемся? Боимся, так будет точнее. Но она, Юля, не из трусливых. К тому же игра стоила свеч. Да, она корыстная и беспринципная, но квартира напротив Смоленского гастронома того стоила. Ладно, решила она, встретимся на час в кафе, чашка кофе и – тю-тю, она оборвет все контакты. Просто скажет еще раз «спасибо» – и все, будьте здоровы.
Она смотрела на себя в зеркало. Хороша. И в кого она так хороша? Мама была бледной, со светло-русыми, легкими, чуть вьющимися волосами. Тонкий носик, аккуратный маленький рот. Светлые глаза, в которых читались удивление, робость и тревога. В общем, милота, но без акцентов, без красок, все немного смазано, никакой четкости – спокойная среднерусская ненавязчивая красота.