Ася прошлась по комнате, постояла у окна, для чего-то задернула шторы, вернулась в кресло, устроилась поудобнее. Какая она паникерша и мямля! А если там ерунда? Ну, например, указания насчет ребенка? Или объяснение в любви дорогому мужу? Или извинение за то, что обидела? Да мало ли что там может быть. Читай, трусиха! Читай, а потом решишь, что с этим делать! И Ася стала читать.
«Саша, мой хороший! Мой самый благородный на свете Саша!
Самый лучший человек на земле!
О том, что я дрянь, я, конечно, догадывалась. Дрянь и лгунья, приспособленка и трус. Глупо искать оправдания – это чистая правда. И глупости, что в такие условия меня поставила жизнь. Мы сами, только мы сами, ставим себя в невыносимые условия, я в этом уверена. Разве не я сама, по собственной воле и собственному желанию, делала то, что делала? Да, бывает состояние аффекта, но оно быстро проходит. А я же… В течение трех – господи, трех лет – я стремилась к тому, чтобы это случилось. Как маньяк, не замечающий расставленных флажков, как сумасшедший, не понимающий, где край, запретная полоса, к которой нельзя приближаться, а уж заходить за нее тем более.
Сколько было сигналов, предупреждений, знаков! Но нет, я упорно шла к своей цели. И я ее достигла. Успокоилась ли я, пришла ли в себя, остановилась ли? Удовлетворилась ли, как голодный вампир, наконец-то напившийся крови? Поняла ли я, что сделала? Дошло ли до меня, что я испортила себе жизнь? Перечеркнула, сломала собственными руками?
Кто теперь я? Беременная аспирантка, живущая в неближнем Подмосковье? Нищая, раздавленная, униженная. Почти мертвая. Я еду в электричке и смотрю в стекло на свое отражение: мертвые, впалые глаза. Сухие, бледные губы. Растрепанные волосы. Ведьма. Я всегда была худышкой, а сейчас, когда, казалось бы, должна поправляться, так похудела, что скоро будет виден живот.
Я понимаю, что живущий во мне ребенок должен питаться. Но я не могу есть, меня начинает тошнить. Я пью кефир, и от этого мне немного легче. Но какие витамины в кефире и что получает мой ребенок?
Срок беременности примерно восемь недель. Да, совсем мало, и еще можно сделать аборт. Но это действия, причем серьезные, требующие моральных и душевных усилий. Про физические я не говорю. Надо записаться в консультацию, пойти к врачу и объяснить, почему я не могу рожать.
Все просто – отец ребенка меня бросил. Впрочем, ха-ха, он меня никогда и не подбирал! Я навязалась ему, как навязываются рыночные цыганки, уговаривающие погадать. Мы же бежим от них, верно? И он от меня бежал. А я настигала. Караулила. Возникала перед ним, как те трое из сказки про волшебный ларец. Оп – я тут. Чего желаете?
Он ничего не желал. Вообще ничего. Он говорил напрямую: «Уйди, я тебя не люблю, ты не в моем вкусе. У меня есть любимая девушка. В конце концов, у тебя есть чувство гордости и чувство достоинства?»
Он почти плакал, он, красавец, кумир и предмет восхищения. Он кричал, оскорблял меня, грозил милицией. Он умолял меня, увещевал, разговаривал со мной как с больной.
Почему «как»? Я и вправду больная – здоровые так себя не ведут.
Я преследую его, уверяя себя, что имею на это право. Как же – я ведь люблю его!
«Мы никогда не будем вместе», – повторяет он.
Ну почему же? Литература – а я девица начитанная – знает кучу примеров, когда женщина добивается своего, и мужчина сдается.
Странно: если добивается мужчина – это доблесть. А когда добивается женщина – это позор.
Нет никакого позора. Просто я не могу без него жить.
Он не подонок, мой Шахиджан. Он – гуляка. Про таких говорят «у него ветер в голове», «молодой, не нагулялся», «восточный мужчина», «темперамент» и так далее. Красавчик: черные кудри, черные глаза, черные ресницы. Волосатый, как черт: руки, грудь, тело. «Обезьяна, – смеется он, – я волосатый, как обезьяна».
Я задохнулась, когда впервые его увидела.
Неужели такое бывает? Откуда такие в наших серых, размытых, скучных пенатах? А красный свитер? Он горел как костер. А белые-белые зубы? Он во весь рот смеялся, и зубы сверкали, как рафинад на солнце.
– Кто это? – спросила я у знакомой девицы.
– Шахиджан – вздохнула та. – Хорош, да? Красавчик!
– Иностранец? – уточнила я.
– Да черт разберет! Вроде отец армянин, а мать арабка. По крайней мере, так говорят. Родня за границей, кажется, в Париже. Он живет здесь, а где родился – черт его знает.
Мне не важно, где он родился. Мне важно, что он здесь. Рядом. В этом же здании, в нескольких метрах от меня. И я стала его караулить. Попадаться ему на глаза. Мелькать перед ним – в коридорах, холлах, в столовой и в библиотеке, в аудиториях и на кафедре.
Я была вездесуща. И наконец он меня заметил. Это было в столовой в двенадцать дня, когда очереди вырастают мгновенно, как хвост ящерицы.