О господи! Вот же она накрутила, страшилки нарисовала, на Кружняка сорвалась, а все оказалось гораздо проще.
Выходит, он действительно хотел предупредить? Или все-таки что-то вытащить?
Господи, у нее паранойя.
В тот день Кружняк не ушел, но вечер был безнадежно испорчен.
О Еланском они больше не говорили – какой смысл?
В феврале Юля занялась очень серьезным проектом, и они с Кружняком почти не виделись. Она делала карьеру, стала финансово независимой, отказывалась брать деньги у отца. Кстати, чувствовал профессор себя не очень. Не жаловался, но было заметно: он порядком сдал, постарел, теперь все ему тяжело. Да и Маруся добавила, чертова скромница! Угораздило же влюбиться в этого подводника! Дурында, испортила себе жизнь. И чего ей не хватало? Сидит теперь в этой холодной дыре и пишет, что счастлива. А папа и Ася страдают, не могут смириться, что отпустили любимое дитя.
Тем временем наступали новые времена. К власти пришел Горбачев, и началась перестройка. Стали привычными слова «ускорение», «гласность». Потом случилось падение железного занавеса, крушение соцлагеря, распад СССР.
Начиналась новая жизнь. Какой она будет?
Все не слава богу. По всем азимутам. Тяжело вздохнув, профессор с усилием перевернулся на правый бок – на левом ощущалось сердце. Впрочем, теперь оно ощущалось всегда, на какой бок ни повернись. Он и не замечал, как автоматически потирает левую область груди, на что и услышал однажды от коллеги:
– Что, Александр Евгеньевич? Сердчишко беспокоит?
– С чего вы взяли? – вздрогнув, ответил профессор. – Глупость какая! Все у меня с сердцем в порядке!
Не дай бог пойдут слухи и разговоры, не дай бог! Времена наступили отчаянные, непонятные, новые.
Чего ждать от них, никто не понимает. Даже он, профессор истории и автор множества книг и монографий, статей и брошюр, боится нового времени. Именно потому и боится, что хорошо знает историю. Да и привык русский народ бояться нового и непонятного, привык…
Одно было понятно – так больше было нельзя. Одни похороны генсеков чего стоили! Народ не скорбел, не сочувствовал, а почти в открытую смеялся. Появлялись и анекдоты: «Красная площадь сегодня закрыта, генсека хоронят». – «А у меня абонемент». Хотя ничего смешного в человеческой смерти нет. Даже если уходит тот, кому положено по возрасту.
Но тут и вправду было если не смешно, то нелепо – генсеками назначались древние старцы. А старость не всегда мудрость, ох, не всегда! Последние годы не покидало Александра Евгеньевича ощущение полного тупика. Вроде и все спокойно, а все равно стена. Хотя как спокойно? А Афганская война? Сколько мальчишек там полегло. И за что? Профессор понимал – ни за что. Куда мы все рвемся, чего хотим? Со своими проблемами бы справиться, а все суем нос не в свои дела.
Что этим старцам, страдающим маразмом? Их дети в армии не служат, в армии служат обычные люди.
Профессор шел домой, разговаривая с самим собой.
На улице было прохладно, свежо, но ощущалась весна – конец марта. По улицам текли узкие ручейки растаявшего снега, и проезжая часть блестела, как после дождя.
Стволы и ветки деревьев были черными, влажными, но скоро оживут и они, набухнут почки, вылезут первые листики, подсохнут стволы и наступит долгожданная весна.
Весну профессор любил. Весна – это надежда, обновление, обещание чего-то нового и непременно хорошего.
Правда, теперь страшновато говорить о хорошем – вдруг что-то сорвется? Хотелось стабильности, а ее не было. А что, собственно, сорвется? Обещания нового генсека? И так все довольно сомнительно… Всюду говорят о свободе и демократии. Но что люди знают об истинной свободе и истинной демократии? Готовы ли они к этому, готовы ли отвечать за себя? Ведь как спокойно жить в теплом и тихом болоте!
Но если получится, профессор улыбнулся своим мыслям, то он с восторгом примет все новшества, потому что надо что-то менять. Конечно, это не о себе, хотя и ему бы хотелось увидеть что-то хорошее. Но сейчас он о девочках, своих дочерях, и о будущих внуках.
Ах, как хотелось, чтобы хотя бы дети и внуки жили свободно, без оглядки и страха, чтобы свободно говорили и не боялись высказывать свое мнение. Ведь сколько поколений прожило с зашитым ртом? И он сам из такого поколения… А как хотелось избавиться от страха, с которым прожита вся жизнь.
На счастье, в вагоне метро было свободное место, и профессор с облегчением устроился на сиденье.
И все-таки жмет, поджимает сердце. Поджимает и колет. Надо бы к доктору, но не хочется беспокоить Асю. Старый муж. Бедная девочка, он испортил ей жизнь. Эгоист, в первую очередь думал о себе. Понимал, что одному ему не справиться. А Ася так привязалась к девочкам, так их полюбила, что стала им матерью. Ася – чистое золото, ни грамма эгоизма, святой человек. Все для них, для девочек и для него, для семьи. Бросила под ноги им свою жизнь и ни разу не пожаловалась. Ни разу! Светлый человек его Ася, редкий. Профессор ценил жену, уважал и относился бережно, как к ребенку. Ну и, конечно, любил. Только у любви разные лица, и их миллион. Катечку он любил со всем пылом еще нестарого сердца. Страстно желал – всегда, в любую минуту. С Асей другое, но тоже любовь. Любовь-благодарность, любовь-уважение, любовь-восхищение. И еще с Асей нежность…