Пока он закусывал, жена наливала суп. Тарелка была старой, еще из маминого сервиза на двадцать четыре персоны. Матушка любила строгость и простоту, сервиз был белый, без золотых и серебряных окантовок и завитушек, с оборкой из мелких цветочков. Простой, а фирмы известной и качества отменного. «На века, – говорила матушка, – еще твои, Саша, дети будут им пользоваться».
Входило в сервиз все на свете: от соусников до супницы, от розеток под варенье до блюд различного калибра, под рыбное, под мясное, под овощи, под пироги. При родителях сервиз был гостевой, праздничный, но постепенно предметы бились, трескались, терялись. После ухода родителей он стал обычным, ежедневным, и, увы, количество предметов, в него входивших, неумолимо уменьшалось, и из гостиной его перенесли в кухонный буфет. Остались от него никому не нужные соусники, супница с треснутой крышкой – суп в нее не наливали, зато пирожки и баурсаки укладывали. Остались и блюда под рыбу и под горячее, но и их использовали крайне редко. А вот суповые тарелки, вернее, пара тарелок, несколько чашек и тарелок под второе блюдо остались, и Александру Евгеньевичу Ася подавала обед именно в них.
После супа – простого, овощного, но, как всегда, вкуснейшего, – отказавшись от второго и извинившись, профессор ушел отдыхать.
Расстроенная Ася сидела на кухне. Что-то не так, определенно что-то не так. В последнее время Саша сам не свой. Из-за самочувствия или из-за чего-то другого? Неприятности на кафедре? Он молчит, а ей остается только гадать.
Ася знала, что на кафедре перемены, новый ректор, то есть новая метла. Об этом еще на поминках по Кларе говорили. Поговаривают, что вот-вот снимут старого декана. Ну да, надо открывать дороги молодым, кто же спорит, но что делать с немолодыми? Это не про старичков, сидящих в научных институтах до звуков похоронного марша, – есть такие и в университетах, муж смеялся, что КПД от них нулевой, но свадебных генералов еще никто не отменял, и академик или членкор картину не портят.
Но Саша не старик, он вполне дееспособен, собран и плодовит. Да и больничный берет в самых крайних случаях, например в эпидемию гриппа, когда болеет весь город.
Но и он дряхлеет, и Ася это видит. Теперь все непросто: надеть пальто и ботинки, завязать шнурки. Трудно вставать по утрам. Ася видит это, однако жалоб не слышит, муж не умеет жаловаться. Но она переживает и понимает, что надо к врачу, проверить сердце, сделать кардиограмму. Не помешает пройти и комплексное обследование – анализы, специалисты. Саша стал хуже видеть, надо поменять очки. Стал и хуже слышать, а это для преподавателя никуда не годится. Раньше была диспансеризация, теперь ее нет, а что в ней было плохого? Все отменяют, все под одну гребенку, с водой выплескивают ребенка. Была бы Маруська – та бы точно выпытала у отца подробности. А у Аси не получается, муж уходит от разговора, говорит, что все нормально и даже замечательно. Какое уж тут «замечательно»! Будто у Аси нет глаз.
Но при всем своем мягком характере он упрям как осел. И наверняка стесняется, жаловаться жене не очень удобно. Глупость, конечно, но все разговоры заканчиваются одним и тем же: муж уверяет ее, что все замечательно и поводов для беспокойства нет.
Ася попробовала поговорить с Юлей. Та, как всегда, торопилась:
– Ой, Ась, не придумывай! Если бы было действительно плохо, папа бы сказал! На работу ходит, лекции читает, книжки пописывает? А то, что слабеет, – так это возраст, Асенька. Вспомни, сколько ему, и успокойся. Многие в его возрасте уже сидят на печи. Слушай, Ась, я тороплюсь, у меня важная встреча. Ты извини меня, а? Вечером позвоню, поговорим.
Конечно, вечером Юля не звонила, да Ася и не надеялась. Юлька живет своей жизнью, увлечена работой, ездит на интервью, пишет статьи, и о ней, между прочим, говорят! Юлия Нитка – известная личность. Правда, псевдоним Юлькин Асе не нравился. Но она молчала – кого интересует ее мнение?
Ах, как ей не хватает Маруси! Что говорить, дом опустел.
Юля появляется раз в две недели, и на этом спасибо. Забежит, выпьет чаю, схватит бутерброд или пирожок, чмокнет их в щеки – и была такова. Обычно на улице ее ждет машина. Служебная или частная? Ася не спрашивала. Пусть только будут здоровы и счастливы ее девочки. И ее дорогой Саша. А она как-нибудь, у нее все хорошо. Только мучит предчувствие какое-то странное, паршивое, гнусное, липкое. Тревожно на сердце, за всех тревожно – за мужа, девочек, маму, сестер, племянников.
Или сейчас всем тревожно?
По вечерам Маруся вспоминала Мансуровский, их с Юлькой комнату, теплую, даже жаркую, стены-то ого-го, полуметровые, обои в нежно-голубую и серебряную полоску, синий бархатный абажур, мягкий, еще бабушкин, прикроватный коврик, кукол, стоящих на полке, любимые, по сто раз перечитанные книги, письменный стол, за которым они с Юлькой делали уроки. Льняные занавески, отделанные бежевым кружевом, белые фиалки на подоконнике, но главное – вид из окна. Сколько лет она просыпалась и видела одно и тоже – лавочку у подъезда, раскидистый клен у котельной, дворницкую, куда они в детстве стремились попасть, но злая дворничиха Клавка их не пускала.