Поговаривали, что Клавка – колдунья и что в ее каморке хранятся всякие страшные вещи: длиннющие острые кривые ножи, пилы, топоры, склянки с ядами. Чего только не придумывали дети, а особенно Юлька. Но никакой колдуньей несчастная Клавка не была, а была одинокой и пьющей бабой, живущей там же, в тесной дворницкой. Женщины ее жалели и приносили то миску супа, то котлету, то кусок торта.
В дворницкую Маруся все же попала, правда не в детстве, а в отрочестве.
Возвращаясь из школы, увидела, что у каморки толпится народ и милиция. Каморку вскрыли, и бедную дворничиху обнаружили мертвой.
Допилась, несчастная баба. Марусю пригласили в свидетели. Почему именно ее, десятиклассницу? Да потому что все быстренько разошлись – кому охота смотреть на покойницу. Маруся согласилась, уж очень ей хотелось заглянуть в каморку.
За крохотным предбанником, где стояли ведра, метла и лопаты, сразу комната – узкая и длинная, справа кровать, слева стол. Один стул, одна табуретка, на табуретке электроплитка. На столе стопка старых пожелтевших газет. Очки с треснутым стеклом. Две пары валенок, пара резиновых сапог. На гвоздях халат, пальто и какие-то тряпки. В углу икона – простая, картонная. На хлипкой, наверняка подобранной на помойке этажерке чистая белая кружевная салфетка. На ней старая фотография молодого мужчины и пластмассовые тюльпаны в бутылке из-под кефира. Пустой флакон от духов «Красный мак», полупустой тюбик губной помады, часы на потертом кожаном ремешке, пластмассовые желтые, под янтарь, бусы. И все. Все, что осталось от человека. От бедной Клавки и ее тяжелой и нелепой одинокой жизни.
Маруся вздрогнула и очнулась. При чем тут Клавка, к чему она ее вспомнила? Надо вставать, обустраиваться и начинать новую жизнь.
Продавщица Оля с усмешкой и интересом разглядывала растерянную новенькую. Потом, видимо, пожалев ее, ушла в подсобку и вышла с коробкой.
– Люстра, – важно сказала она, – и помни мою доброту! Себя не забыла, помню, как приехали сюда. Три дня ревела, а потом ничего, привыкла. А что, и здесь люди живут! Да бери, не стесняйся! Небось у тебя там лампочка Ильича?
«Хватило бы денег, только бы хватило денег, – лихорадочно думала Маруся. – Какая я бестолковая! Приехала на пустое место. И чем я думала? И Лешка тоже хорош, он-то все знал!»
Лешка был в штабе. Маруся осваивала пространство. И вот результат – новая люстра. Дернул же черт заглянуть в электротовары! А там эта добрая женщина Оля, всучившая люстру «каскад». Там же Маруся узнала, что об этой красоте мечтали многие советские женщины. Пластиковая, стилизованная под хрусталь, пошлая до невозможности – настоящий эталон дурного вкуса, деревенщина в самом плохом смысле. В общем, китч и кошмар.
Маруся смотрела на люстру и не понимала, что делать. Как отказаться, когда соседки ахают от восторга? Пыталась всучить люстру Лиде, но та отказалась:
– Еще чего! Ольга дала тебе, в знак, так сказать, симпатии. А тут я! Не, не возьму!
Все это время Маруся привыкала. Привыкала к ужасной квартире, в которой жить, казалось, невозможно. Привыкала к крайне скудному быту, к вечному дефициту то одного, то другого.
Соседки рассказывали, что в пятидесятые годы было совсем плохо, но офицерские семьи получали в военторге пайки: тушенку, компоты, сухофрукты – они и были основным лакомством. Иногда рыбаки приносили красную рыбу, но ее оставляли на праздники. А вот овощи были в сушеном виде: картошка, лук, морковь. Хлеб весовой. Выходит, сегодня не сложности, а так, небольшие трудности?
Раньше за нее все делала Ася: доставала продукты, стиральный порошок, импортное мыло, польские кремы, югославские лаки. И в самые сложные времена умелица Ася могла приготовить кашу из топора: обед из синей и тощей курицы или куска говядины, состоящего практически из костей.
Из Уразова привозили овощи, например, вкуснейшую рассыпчатую картошку. Зимой шли в ход квашеная капуста и соленые помидоры. В пору, когда были трудности с хлебом, Ася пекла лепешки. В буфете стояли закрутки: грибы, огурцы, варенье. Никогда, ни разу в жизни Маруся не задумалась о том, как что-то купить, а потом еще и приготовить.