«Везде живут люди». Не твои ли это слова? Не всем же жить в Москве. Люди, Маруся, живут везде. На севере и на юге, в больших городах и крошечных поселках, в горах, степях, у морей и океанов. И, кстати, счастье не зависит от места или прописки. В общем, бери себя в руки и дуй в магазин! Что у тебя было в планах? А, голубцы! Подружка научила. А Леша, оказывается, обожает эти самые голубцы. А ты, Маруся, не знала. Дуй в магазин, хватай капусту, ну и за дело.
Это и есть жизнь, дорогая Маруся. И завтра будет жизнь. И послезавтра. И радуйся, что Леша рядом. Ведь совсем скоро он уйдет в море. Совсем скоро, через пару недель. А ты будешь его ждать на берегу, как все женщины ждут своих мужей. Теперь это и твоя жизнь – и причал, и серое небо, сливающееся с серым морем. И ожидание – когда всплывет лодка, когда наконец покажется ее «спина». И крик, общий крик радости, который подхватит и унесет холодный ветер, и слезы счастья, и объятия. Все это будет. И тогда, в те самые минуты, ты ощутишь острое, ни с чем не сравнимое счастье. А потом жизнь потечет дальше. Потому, что это и есть сама жизнь. Жизнь, которую ты, Маруся, выбрала. Потому что ты любишь своего Лешку и не можешь без него жить. Ведь не можешь, Маруся? А теперь в магазин.
Это случилось в самом начале второго семестра. Профессор старался не думать о самочувствии – болит и болит, у кого в его возрасте не болит? Всех, даже самых крепких, спортивных коллег настигали болячки. Он видел, как украдкой они глотают лекарства и от крепкого кофе переходят к некрепкому чаю, как устают после лекций и собраний, смотрят на часы и торопятся домой. Все устают и все торопятся, не он один. Это не утешало, но с собственными болячками и самочувствием примиряло.
Еще с утра все было как обычно – обычный рядовой день: нелегкий подъем, овсяная каша, бутерброд с сыром, стакан чая.
Ася заставила померить давление, оно было в норме. В розетке лежали приготовленные ею таблетки, три штуки: маленькая бледно-розовая от давления, белая овальная от сердца, и желтая крупная – он забыл от чего. Таблетки профессор выпил, приказал себе взбодриться, оделся и поехал в институт.
Прихватило его после первой же лекции: противно заныло в груди, и потянуло руку, потом стало трудно вздохнуть. И ко всему прочему совсем некстати закрутило живот.
Он посмотрел на часы – до следующей лекции два часа, отлично. Он успеет и отдохнуть, и выпить чаю, и расслабиться, а может, и подремать в кресле. Только бы отпустило. Казалось, что внутрь, в грудь, плеснули кипятком.
Еле шел и думал об одном: только бы не столкнуться со студентами, только бы не упасть на глазах коллег! Только бы присесть, опуститься на стул, а еще лучше – в кресло или на диван. Дошел. Точнее, доковылял, буквально дополз по стенке, ввалился в преподавательскую, попытался выдохнуть, но, не дойдя до стула, рухнул.
Все, что он запомнил, был сильный удар головой. Боль в голове, перекрывшая острую боль в груди, – ужасная, невыносимая, с искрами из глаз.
Когда он пришел в себя и приоткрыл глаза, возле него стояли перепуганные коллеги. Перед глазами суетливо мелькали назойливые черные мухи. В ушах стоял гул, слышно было плохо и глухо, как будто лицо закрыли подушкой. Женские голоса сливались в сплошные охи и ахи, а мужской голос на кого-то кричал. Кажется, ему вызывают врача.
Но он не хочет в больницу! Нет, ни за что! Он будет сопротивляться! Но увезут, увезут, сомнений нет, он проиграет. Конечно, заберут: он упал, потерял сознание. Позорно упал у всех на глазах. Надо сказать, чтобы позвонили жене. Это необходимо – ведь если больница, домой он не вернется, и бедная Ася сойдет с ума.
– Жене, – прошептал он пересохшими губами, – пожалуйста, позвоните жене! И дайте попить, умоляю! Дайте воды!
Ася сидела у кабинета заведующей. Полчаса, час, полтора. Время шло медленно, по минутам. Почему самые радостные часы и дни пролетают мгновенно, а дни скорби и печали тянутся, как застывшая медовая нить? Ей казалось, что часы встроены ей в голову. «Тик-так. Тик-так. Тик-так». Отсчет. Почему такой четкий и ясный звук? Такой же невыносимый, как звук капель из подтекающего крана. Голова не просто болела – рвалась на куски.
Ася подняла глаза и увидела часы, обычные настенные часы, которые висят в больничных коридорах, в поликлиниках, сберкассах. Все понятно, это они. Они, а не Асина голова, ну и на этом спасибо.
«Значит, когда я отсюда выйду, звук прекратится и утихнет боль. Только когда я отсюда уйду?» Ася огляделась. Время тихого часа, ходячих разогнали по палатам, лежачие и так не выходят. На посту, уронив голову на руки, дремлет немолодая усталая медсестра. В конце коридора шаркает шваброй нянечка. Мокрый линолеум бликует на солнце. Пахнет больницей и щами. Громыхнули дверцы лифта, а следом раздался металлический скрежет тележки – послеобеденную посуду увозили в столовку.