Главный, высоченный, широкий, со спиной и руками борца, что называется, держал лицо – разговаривал строго, и было видно, что от этой наглой девицы ему хочется побыстрее отвязаться. Ах, как же хочется эту бесцеремонную красотку с невыносимо черными, просто чернющими, глазами послать – со смаком и от души, с чувством и с большим удовольствием! А не пошлешь, врачебная этика. К тому же ему Игорю Михайловичу, надо быть осторожным – он еще не главврач, а только исполняющий обязанности. Прежнего главного проводили на пенсию, а кого поставят – вопрос… Может, и его – он в больнице лет двадцать, – а может, и пришлого, блатного. А тут еще эта! Цыганка, наверное. Регалии папашины перечисляет, заслугами щеголяет, да еще и своим удостоверением тычет. Тьфу, наглая девка. Наглая, но красивая, хороша – глаз не оторвать, хотя понятно, что стерва, каких мало. Поди свяжись с такой! До конца жизни будешь помнить.
Он человек бывалый и опытный, десять лет приемным покоем заведовал, черт-те кого повидал и черт-те что выслушал. И жалобы на него писали, и подарки подносили, и рыдали от благодарности, и проклинали, и плевали в спину. И доносы строчили, и пациенты, и коллеги – вспоминать не хочется. В общем, борзых он видел-перевидел, из тех, что дверь ногами. Все им можно, все дозволено. Чует – аккуратно надо с этой девицей. Осторожно и с уважением. Новые времена, пресса сейчас в почете. Разнесет больницу, и его за борт… Тьфу-тьфу! Не дай бог.
Больного Ниточкина на карандаш, дать ему не палатного врача, молодого и глупого, а опытного, Люду Коринову, лучшего кардиолога больницы, и пригласить консультанта из Бакулевки. И да, Людке сказать, чтоб вела себя как следует! Людка любит носом ткнуть и на место поставить. Неплохая она заведующая, но баба злая. Жизнь не сахар, вот и скурвилась. А была ничего, он помнит, вместе учились. Резкая, но человек свой, проверенный, не сдаст.
Вокруг профессора забурлила жизнь. Приехал консультант из Бакулевского института, из палаты не выходили врачи, назначили постоянный пост медсестры, жену и дочку ненадолго пускали в палату, профессору становилось лучше, и он умолял отпустить его домой.
«Рисковать вашим здоровьем мы не имеем права, – в один голос чеканили медики, – вы – народное достояние!»
Профессор закатывал глаза:
– Откуда у вас такие сведения? Какая несуразная чушь!
Словом, Юля навела порядок, чему ее отец был совсем не рад. Слишком много внимания, слишком много суеты, он к этому не привык. И. о. главного, Игорь Михайлович Туманов, тоже не обделял больного вниманием.
И еще – симпатичному доктору очень нравилась профессорская дочка. Через неделю Юля сменила гнев на милость и снизошла, зашла в его кабинет и согласилась на чашку кофе.
Игорь Михайлович внимательно изучил последние профессорские анализы и исследования, подробно объяснил, что такое инфаркт, и даже показал это наглядно, рисуя на бумаге: дескать, так понятнее.
Спустя три недели профессора начали готовить к выписке.
Юля ломала голову, стоит ли благодарить главного? Вроде бы да, так положено, а вроде и боязно – кто берет взятку у представителя прессы? Но бутылка хорошего коньяка или виски – это не взятка, а благодарность. Посоветовалась с Кариной, и та, добрая душа, выдала ей бутылку армянского коньяка, коллекционную, привезенную из самого Еревана:
– Не из магазина, даже там таких нет! – объяснила Карина. – Деду доставили с самого завода, эксклюзив, для особо почетных гостей. – И заверила Юлю: – Какое там «жалко», о чем ты! Дед давно забыл о ней, а нам, дуракам, не по ранжиру, выпьем обычного, четыре звездочки, вон, посмотри, полный бар! Бери – и точка. Главное, что все обошлось.
Юля расплакалась. Железная Юля. Сдали нервишки, сдали. Держалась – и вот тебе… Ревела от счастья, что все обошлось. От того, что Кара снова подтвердила верную дружбу, хотя кто сомневался?
– Сама бы сейчас залпом, – утирая слезы, рассмеялась она, – ей-богу, из горла́, как заправский алкаш!
– Кто нам мешает? – невозмутимо пожала плечами Карина и ловко открыла бутылку, те самые четыре звездочки.
Тяпнули по три рюмки, и отлегло. Прав Карин отец: армянский коньяк – священный напиток.
После больницы Александру Евгеньевичу был рекомендован полный покой.
– Про работу и думать забудьте, – гладила его по руке участковый врач. – Что вы так испугались? Я про ближайший месяц, дорогой вы мой человек! Сон и покой. Диета и свежий воздух, через неделю можно гулять. Во дворе, мой дорогой. Во дворе, постепенно, медленным шагом – и на лавочку!
После ее ухода профессор заплакал:
– Жизнь кончилась. Я инвалид. Вы делаете из меня инвалида!