Ася заохала, что сперва надо бы покормить ее. Юля ушла на кухню разговаривать по телефону, и оттуда были слышны ее командные нотки. Ася суетливо и бестолково раскладывала вещи, расправляла белье в детской кроватке, грела обед. Юля курила на балконе. А Маруся, похожая на кормящую Мадонну и заодно на всех кормящих матерей земли, любовалась своим ребенком. На ее лице были тревога, забота и огромное, ни с чем не сравнимое материнское счастье.
В углу в кресле сидел Александр Евгеньевич, счастливейший дед. Растерянный, обескураженный и всеми позабытый. Но кто на него обращал внимание? Теперь точно не он был главным действующим лицом.
Объяснились назавтра – в день приезда все было суетно, непонятно, бестолково. Правда, назавтра все было так же, да еще бессонная ночь, но днем, спасибо Асе, Маруся урвала два часа сна и немного пришла в себя.
– Тамара – так зовут Лешину маму, – монотонно повторяла она. – И ты, папа, меня должен понять! Я и так, пап… сбежала. Леша вернется, а нас нет. Я вообще не понимаю, как смотреть ему в глаза. А вдруг он нас бросит?
– Ну да, – усмехнулся профессор, – поэтому ты бросаешь ему затравку. Тамара, в честь его матери! Как тебе такое пришло в голову, Маруся? Как? Назвать дочь в честь плохо знакомого человека, пренебрегая памятью собственной матери?
Маруся вяло оправдывалась:
– Да, чтобы Лешке было приятно. Да, если хочешь, затравку. Да, я чувствую свою вину, и ты должен войти в мое положение. И потом – какая разница, папа? Ты будешь любить ее меньше?
Профессор оскорбленно молчал. Растерянная Маруся расплакалась. Ситуацию, как всегда, спасла Ася:
– Имя ребенку дают родители, – мягко сказала она. – И, кстати, я слышала такое поверье, ну или суеверие, я не знаю. Если ребенку даешь имя рано умершего человека или человека с трагической судьбой… – Ася помолчала, словно набиралась сил, чтобы продолжить. – Так вот, тогда ребенок повторит судьбу того человека. – Выпалив это, она подхватила малышку и у двери оглянулась: – Обед через полчаса, а тут и наша Томочка уснет! Да, моя красавица?
Обедали молча, после обеда профессор ушел отдыхать, а Ася, посмотрев на Марусю, шепнула:
– Да не переживай ты! Смирится. Привыкнет.
Леша приехал через полтора месяца. Отношений не выясняли – он был счастлив, что выяснять?
– И правильно, что Юля увезла тебя в Москву! Какое «прости», в чем ты виновата? Маруся, любимая, вот тебе досталось! Столько времени в больнице! Страшно представить. Ты у меня героиня! А Тома красавица, вся в тебя, Мань! В меня? Ха-ха, перестань! Нашла красавца́! И еще, Мань, спасибо. Спасибо за имя. Честно говоря, я и не рассчитывал. Ну что, на улицу? Томе надо гулять. Да и мамаше не помешает. И погодка способствует! Мань, одевайся! А я жду внизу с коляской.
Счастье. Одно сплошное счастье. Красивая и здоровая дочка, и черт с ней, с больницей, и с обидами на Юльку. Все прошло, все забыто, и Юльке надо сказать спасибо и еще извиниться, объяснить, что это гормоны. Счастье, что Лешка и не думал обижаться и счастлив до небес, дочку с рук не спускает! И он нежен с Марусей, так нежен, что кружится голова. А может, она кружится от недосыпа? И все между ними как раньше. Нет, не как раньше, а в сто раз лучше! Лучше и ярче, крепче и сильнее. И ничего, ничего не может сломать и разрушить их любовь. Теперь-то уж точно – теперь, когда у них есть Томочка. И Лешку своего она любит так сильно, что щемит сердце. Какая она счастливая, как ей повезло! Только ужасно, что Лешкин отпуск подходит к концу и ему скоро придется отправиться в часть, к месту приписки. Он ни разу не пожаловался, как было трудно в походе. Только «все хорошо, ничего сложного, это моя профессия». Ее героический муж, морской офицер. А она жена офицера, и ей предстоит растить дочь, беречь очаг, писать письма, скучать и ждать, ждать, ждать…
Эту судьбу она выбрала добровольно. И, кажется, ничуть не жалеет! Но через две недели Леша уедет, и это ужасно.
А она? Разве они с Томочкой не поедут с ним? Или она не заметила, как все решила и договорилась с собой? Все правильно, Томочке лучше побыть полгода здесь, в столице, где и врачи, и теплое лето, и свежие продукты. Хотя бы первые полгода, а? Так же лучше для ребенка, правда?
Маруся, признайся, ты не хочешь уезжать из Москвы. Ответь честно хотя бы себе – ты ищешь повод! А, Юлькина свадьба! Вот и повод, и повод серьезный. Что ты еще, Маруся, придумаешь? Что еще сочинишь, чтобы остаться?
Ты боишься возвращаться в поселок, боишься остаться без Асиной помощи, Асина помощь незаменима. Ты боишься неудобств, не хочешь возвращаться в свою убогую комнату, не хочешь наблюдать вид из окна, который вгоняет тебя в тоску и безнадегу. Ты боишься одиночества, стылого ветра, верных, но навязчивых соседок. Продавщицу Тоньку боишься и ее вечных окриков, от которых ты теряешь сознание. Ты не хочешь туда, Маруся! Не хочешь, при всей твоей неземной любви к мужу. Ну вот, дело сделано – очень важное дело, – ты призналась себе. Остается самая малость – признаться в этом мужу. Он благородный человек, и вполне возможно, что он тебя поймет. Или постарается тебя понять. В общем так, есть два выхода. Первый – сказать Алеше всю правду, дескать, люблю и хочу прожить с тобой всю жизнь, но жить в городке не могу. Считай меня кем угодно, я такая и есть – слабая, трусливая, избалованная. Презирай меня, я и сама себя презираю, но это правда. Ну и второй – что-то придумать, соврать. Ну хорошо, Юлькина свадьба. А что дальше? Придется врать про Томочку. А это… невозможно. Потому что отвратительно и низко. Или говорить, что нельзя оставить папу, но и это отвратительно и низко.