– Я не хотел бы, чтобы ваши семейные отношения портились из-за меня. И до каких пор на „вы"? Называй меня Матеем или бате Матеем, как тебе удобно.
– Попробую… Что касается наших семейных отношений, они не больно хороши, уже давно, а в последнее время – особенно…
Учтивость, недоговоренность, прощупывание. Настоящий диалог киногероев. Не эти фразы, а торопливость, с какой он поспешил к парню через дом, была настоящим словом утешения, но оно не достигло сердца Васила. „Утешение – искусство, которым я не овладел". (Счастливая вспышка малины в кустах неподалеку как тонкая насмешка.)
– Квартиру я не нашел, Васко, и не искал. Твой отец знал, что для меня почти невозможно выбраться в город, чтобы подать объявление. Да и преодолей я эти муки, должен был бы найти человека, согласившегося отвечать на телефонные звонки, ходить по адресам и так далее… Легко сказать – устраивайся, даю тебе неделю и больше ничего знать не хочу. Стефан на это и рассчитывал, чтобы я из последних сил ковылял до остановки, чтобы, как ненормальный, рыскал по Софии – где спать, что делать…
Покраснев, перебивая свою речь извинениями; Васил предложил свои услуги; насчет попытки его родителей мучить Матея морально и физически, а это не подлежит сомнению, он уверен: отец только орудие и исполнитель, зловещая идея пришла в голову матери (ведь когда Васко был маленьким, она прятала гребенки и карандаши, чтобы потом обвинить его, будто он потерял, чтобы заставить его искать впустую..)
– Спасибо, – ответил Матей, – но я думал эти дни и решил в город не возвращаться.
– Как?! Ведь отец…
– Да разве твой отец может мне что-нибудь сделать, Васко? Наверно, судьбе угодно, чтобы я остался… Мне именно такой дом нужен, другого, как этот, я не найду.
– Вы не знаете отца!
– Мы? – Матей комически оглянулся, тараща глаза. Васил робко улыбнулся.
– Ты не знаешь его. Он отравил несколько бездомных собак, чтобы не топтали грядки… Здесь так бывает: тайком, ночью срубят дерево у соседа, чтобы не бросало тень на твой двор. Я сам видел, как моя собственная мать воровала землю, из-под чужого забора руками гребла!
– Но разве доберешься к хорошему, не пройдя через плохое? – вставил Матей, охваченный серьезным беспокойством за молодого человека.
– Плохого, кажется, стало слишком много… Ты сейчас проявляешь… легкомыслие, вынуждаешь меня рассказать… отец ходил на киностудию, в отдел кадров и прочее, расспрашивал, что ты за человек, что он там наговорил, можешь себе представить, раз убеждал меня, что ты верующий, думаешь неправильно и так далее… И бывшую твою жену разыскивал, и одноклассника твоего, которого ты в своей квартире поселил… Разнюхивал, есть ли у тебя сберкнижка и деньги, ведь мать работает в сберкассе…
– И зачем им все это понадобилось? – Великолепное, но внушающее беспокойство безразличие этого вопроса не обидело разгоряченного Васила.
(Безразличие шло не только от ощущения, что речь о другом Матее, оставшемся в прошлом – в пространстве службы и города… Он знал одного известного скрипача – человека-ребенка, проведшего всю жизнь со смычком в руке, вдали от всего плохого. „Почему они так делают?" – спрашивал этот скрипач, когда ему передавали злые сплетни, распространяемые за его спиной мелочными и мелкими музыкантами. „Человек-ребенок", не таков ли и я сейчас в какой-то степени?" Плохое принимается несведующими с волнением, но не чересчур сильным. Ненависть для них – драгоценность высокой пробы, отшлифованная до черного блеска; они и не претендуют на нее, потому что для них она недоступна – как колье, украшающее шею Жаклин Онасис… Они не могут купить – ненависть за душу свою, колье за деньги.)
– Что бы ты ни говорил, – продолжал Васил, – что бы они ни узнали о твоей жизни, они от своего не отступятся… Уж точно до тех пор, пока будут знать, что тебе здесь хорошо, да и вообще… До вчерашнего дня они думали, что у тебя денег куры не клюют, вчера признались, что ошибались. Но они способны превращать в повод для ненависти все! Уступить свою квартиру, кричал отец, не брать плату, а чтобы мне платить, занимать… Это, мол, каприз безответственного баловня! Раз не считаешь деньги, значит, ты избалован, уверен, что, если они тебе понадобятся, тут же их получишь… Что называется, деньги для тебя другие берегут, ты и от этой обязанности освобожден. Это ошибка общества, и она, мол, должна быть исправлена.
– Откуда ты все это знаешь?
– Да они и не скрывают ничего, наоборот, внушают мне, чтобы и я тебя ненавидел. Это для них очень важно, часть моего воспитания, что ли, не знаю…
– Ничего они не разведали. А что и узнали – так это о моей тени, которая осталась в городе.
Но в этих словах, даже если они все еще были верными, слышался призвук уходящего, они затихали, чтобы больше уже не прозвучать, – точки в пространстве звуков, хвост уходящего спокойствия; режиссер и сын Стефана, они отражали друг друга, как зеркала, – в них можно было увидеть собственную усталость.
Душа знаменитого скрипача, душа Матея… Все продолжалось очень недолго, хрустальная форма оказалась чересчур хрупкой: она уже раскололась, лишь звуки ей подражали. Да, но тишина? На сей раз ощущение тишины осталось для Матея цельным. Разве что почувствовал себя здесь случайным гостем, таким, как Васил…Мир действительно соответствовал состоянию человека, но это было верно только до вчерашнего дня; с сегодняшнего он приобретал самостоятельность.
– Итак, что нам остается? – спросил режиссер. – Самое неплодотворное – напиться и поплакать о разбитых иллюзиях, о разбитой вере в человека. Все изломано, по крайней мере на данный момент. Однако спиртного здесь нет. А раньше сколько я пил, вспомнить страшно…
– Бате Матей, – прервал его Васил, – выслушай меня, пока у меня силы есть. Потому что если не расскажу…
24
Есть у него соседка, выросли вместе, симпатизировали друг другу с детства. Ей двадцать три, со средним экономическим образованием – работает на одном предприятии. Раньше не думал о ней как о женщине. Два месяца тому назад решил познакомить ее со своим лучшим другом, тоже Василом. Они сработались сразу, в ураганном темпе; пропадали ночи напролет, потом ввели в курс дела родителей, ужины, тосты, обмен кольцами, предсвадебная суматоха… На днях и свадьба должна была состояться. Его, главного виновника, пригласили свидетелем – кумом. Все шло хорошо, но на прошлой неделе, нет, на позапрошлой, поехали втроем в Велинград, провести выходные у ее двоюродной сестры. В какой-то момент, когда все уже дремали, Кристина (так зовут девушку) уволокла его на кухню и объяснилась ему в любви! Будущему куму! Давно, мол, хотела, но только сейчас решилась… Все остальные мужчины в ее жизни были лишь его заместителями, она поняла это окончательно и т. д. и т. п. Объятия, влажные губы, укус в порыве страсти, жаркий шепот… и он уступил. Поддался, но сразу почувствовал себя ужасно – зажил в кошмарном трансе: презирал себя, проклинал даже, но в то же время ему было приятно вязнуть все глубже и глубже… Только теперь узнал, какую сладостную отраву несет в себе нечистая любовь, которая ведет к предательству и преступлению! Был между небом и землей, не имея воли спросить, что она решила делать дальше, каковы ее планы. Кристина не дала себе труда посоветоваться с ним; она действовала так, как сама задумала, уверенная, что он, Васил, – ее пленник и придаток. Васил, конечно, пока еще соображал, что реально, что – нет, но границы той сладостной отравы все расширялись – стать добычей, потерять свое достоинство, чтобы женщина делала с тобой все, что захочет… (Забытое желание из детства – чтобы девочки дергали его за волосы и щипали, а он молчал, – воскресло в памяти.)
Прошло три дня, и они пошли обедать в ресторан вместе с ничего не подозревающим женихом; потом им предстояло забрать у портнихи свадебное платье Кристины. Однако она выпила бокал вина, бросила его на пол (он чудом уцелел) и заявила, что свадьбы не будет – не для того мать холила и лелеяла ее, чтобы она выходила замуж за пьяницу. (Нужно сказать, что в этих словах была доля правды – тот Васко любил выпить… Но с тех пор, как познакомился с ней, малость образумился и говорил всем, что стал другим человеком.) Я влюблена в своего кума, сказала Кристина, он станет моим мужем. Ну, ясно, как завертелись события. Приятель, теперь уже бывший, пошел к Любе, к Стефану, назвал их сына подлецом, негодяем и т. п. Как полагается в таких случаях… К тому же все это произошло в тот самый день, когда отец, предложивший Матею съехать, услышал в ответ не очень лестные для себя вещи… С семьей Кристины родители Васила в традиционной ссоре – соседи, да к тому же, если учесть и их представления о морали… Девушка бросает жениха в самый канун свадьбы, нахально залезает в постель к куму – потаскуха, потаскуха в квадрате и в кубе! Если женишься на ней, сказали они, выгоним и лишим наследства, проклянем! Забудешь, что был нашим сыном! Они способны выполнить угрозу: даже, как бы поточнее выразиться… ему кажется, что глубоко в душе своей, они хотели, чтобы случилось что-нибудь подобное… Их гордость своим трудом, доводящим до помешательства, ненасытна и безмерна, она ведет их прямо-таки к мазохизму какому-то… Они хотят, чтобы им было невыносимо больно, вот тогда они и ощутят в полной мере эту гордость! Короче говоря, хотят, чтобы жизнь их продолжалась в суровом одиночестве, чтобы они были непризнанными, окруженными сплошной завистью, и только тогда, когда прогонят всех как недостойных – всех родственников и знакомых, включая собственного сына, – тогда они по-настоящему насладятся чужой неблагодарностью, к чему и стремятся…