Мелькание дней и ночей убыстрялось. Дни сделались заметно темней, словно бы какой-то сумрак затмил атмосферу. Ночи сделались такими светлыми, что звезд почти не было видно, лишь кое-где вдалеке от Луны еще вспыхивали огненные волосинки, чуть извивавшиеся, следуя движению ночного светила.
Быстрее и быстрее мерцали, сменяя друг друга, ночи и дни, и наконец мерцание прекратилось… ровным светом озаряла мир пламенная дорога, могучими рывками колебавшаяся с севера на юг.
Небо теперь сделалось темнее, и в извечной синеве ощущался мрак, словно бы сквозь нее глядела на землю внешняя тьма. И еще – казалось оно ужасно пустым и чистым… лишь изредка замечал я призрачную тропу, устремлявшуюся к солнечному потоку, она исчезала и вновь появлялась. След этот оставляла Луна.
Рассматривая ландшафт, я замечал, как дрожала земля перед моими глазами; причиной тому были, возможно, тени, отбрасываемые колеблющимся солнечным потоком, или же невероятно быстро преобразовывалась сама поверхность нашей планеты. Снег то исчезал, то ложился – словно бы невидимый гигант то и дело прикрывал равнину белой простыней и снимал ее.
Время мчалось, и усталость моя сделалась непреодолимой. Оставив окно, я побрел через комнату, толстый слой пыли приглушал мои шаги. Буквально каждое движение давалось мне со все большим и большим трудом. Нестерпимая боль пронзала сразу все суставы, и я двигался вперед неуверенными шагами.
Возле противоположной стены я остановился и замер, забыв, зачем шел. И, поглядев налево, увидел свое старинное кресло. Видом своим оно сулило покой взбудораженным чувствам несчастного старика. Но теперь я был уже настолько измучен, настолько стар и немощен, что едва мог стоять, и только разумом стремился одолеть оставшиеся ярды. Я шатался на месте. Отдых сулил даже пол, но дремотный покров пыли казался слишком плотным и черным. Усилием воли я заставил себя повернуться и направился к креслу. А потом, наконец, с благодарным стоном осел в него.
Все вокруг меня потускнело. Немыслимо! Еще прошлой ночью я был крепким, хотя и немолодым уже человеком, а теперь, через несколько часов… я глянул на кучку пыли, оставшуюся от Рыжика. Часов! Раздался мой собственный дребезжащий старческий хохот – пронзительный, кашляющий, туманивший мой разум.
Наверно, я задремал. А потом, вздрогнув, открыл глаза. Где-то на другом конце комнаты что-то глухо ударилось об пол. Облако пыли вздыбилось над грудой обломков. Возле двери послышался треск – это повалился один из буфетов, но я настолько устал, что не мог уже повернуть голову и посмотреть. Закрыв глаза, я погрузился в дремотное полузабытье. Раз, а может, и два из-за каких-то далеких туманов доносились до меня слабые шумы. Потом я, наверно, уснул.
Глава XVI
Пробуждение
Вздрогнув, я проснулся. И какое-то время не мог понять, где нахожусь. А потом память вернулась.
Комната была все еще залита странным светом: лунным, солнечным ли – наверное, наполовину тем и этим. Я ощущал бодрость… усталость и дряхлость оставили меня. Медленно приблизившись к окну, я поглядел наружу. По небу текла река пламени: она поднималась вверх и опадала полукружьем огня, приплясывающим с севера на юг. Губительный серп времени, подумалось мне, разящий зубцами годов. Так ускорилось теперь время, что уже не было видно Солнца в пути его с востока на запад. Лишь с севера на юг пульсировал солнечный ручей, да и то так быстро, что движение его казалось теперь подрагиванием.
А я вдруг вспомнил о своем последнем путешествии к Внешним Мирам. О видении, что посетило меня… в котором я приближался к окраинам Солнечной системы и видел, как неслись вокруг Солнца планеты, словно бы повинуясь власти Времени, раскручивавшего Машину Вселенной за какие-то несколько часов… или мгновений. Воспоминание погасло, и я подумал, что, должно быть, дозволено мне заглянуть в иное пространство и время. Я глядел и глядел на текущее по небу Солнце. Скорость нарастала и нарастала. Миновало несколько жизней, а я все глядел.
И вдруг, со странной серьезностью, я удивился тому, что еще жив. Память о Рыжике заставила меня удивиться тому, что я почему-то избежал его участи. Достигнув предела своей жизни, пес умер, должно быть, просто от старости. А я – я жив, через сотни тысяч столетий после положенного смертного часа.
Некоторое время я просто дивился в рассеянности.
– Вчера… – начал я и умолк. Вчера! Какое вчера! Тот вчерашний день, о котором я хотел заговорить, канул в бездну годов… или даже веков. Мысль эта ошеломляла.