Вирек не остался без друзей. В тюрьме он переписывался лишь с узким кругом лиц, боясь бросить на кого-либо тень, но, выйдя на свободу, возобновил общение с сыном Питером, Льюисоном, Бенджамином, Герцем, Деннисом, поэтами Бланш Вагстаф и Джоном Уилоком, историками Гарри Барнесом и Чарльзом Тэнзиллом. Среди его знакомых по-прежнему было много людей из праворадикальных и неонацистских кругов, но сам Джордж Сильвестр о своем нацистском прошлом предпочитал не вспоминать и сторонился политической деятельности.
В канун своего 65-летия Вирек сообщил в интервью старому приятелю Гарри Гэббету (позднее издавшему «Превращая людей в скотов»), что остается «поэтом страсти», написал много стихов, которые никто не хочет публиковать, и работает над эротическим романом. Он и после Второй мировой войны, когда американская поэзия, по чьему-то остроумному замечанию, «скатилась в верлибр», продолжал сочинять сонеты и критиковал за непонятность стихи Питера, которого критика считала чуть ли не классицистом. Тюремные стихи, составившие сборник «Смех в аду», так и не вышли отдельной книгой. Только легендарный издатель Сэмюэль Рот в 1953-1955 гг. опубликовал несколько подборок в ежеквартальнике «American Aphrodite». Рот считал себя поборником свободы слова и борцом против ханжества; враги называли его «порнографом» и «пиратом»; власти преследовали и периодически сажали в тюрьму. Рот также пригласил Вирека на страницы своего журнала «Good Times», балансировавшего, по понятиям того времени, на грани порнографии. Джордж Сильвестр писал для него рецензии на новые книги, так или иначе связанные с «вопросами пола» (ныне почти все они благополучно забыты).
Короткий «эротический роман», вышедший в Англии под заглавием «Глория» (Gloria; 1952), а в США — «Обнаженная в зеркале» (The Nude in the Mirror; 1953, 1959), стал последней книгой Вирека. По сюжету и композиции он напоминает книги о Картафилусе и Саломее: американский профессор — «ботаник» знакомится с красавицей, оказавшейся воплощением Богини Любви, и узнает от нее неожиданные истории о великих любовниках прошлого, от царя Соломона до Наполеона, — но выгодно отличается от них динамизмом повествования при отсутствии «воды» и «сахара», присущих манере его соавтора. Проходивший по разряду «массовой литературы» роман остался не замечен критикой, хотя и был переведен на немецкий язык.
С начала пятидесятых Вирека начали преследовать болезни, и он с удивлением обнаружил, что стареет. Надежды на возвращение в литературу не сбылись, издателя на мемуары не нашлось (поэтому работа не продвинулась дальше синопсиса и отдельных набросков), но предназначенную для печати краткую автобиографию он завершил словами: «Будучи погребенным не впервые, я спокойно ожиданию очередного воскресения». Однако 31 декабря 1954 г., на семидесятилетие, Джордж Сильвестр получил большой альбом с поздравлениями от доброй сотни друзей и знакомых (к упомянутым выше добавлю Эзру Паунда и Фрица Крайслера), а в списке «не принявших участие» фигурировали почти исключительно покойники (сейчас альбом находится в моем собрании). В 1956 г. Вирек в последний раз съездил в Европу, где повидался с Папеном, Шахтом и принцем Луи Прусским, внуком кайзера. В том же году Американское поэтическое общество восстановило его в своих рядах, а в 1958 г. «Wisconsin Poetry Magazine» посвятил его стихам — правда, исключительно старым — специальный выпуск. В 1959 г. Вирек переселился к сыну в Маунт Холлиок, штат Массачусетс, где 18 марта 1962 г. скончался от кровоизлияния в мозг в возрасте семидесяти семи лет. Редкие газетные некрологи вспоминали его прежде всего как «пропагандиста».
Возвращение началось в двадцать первом веке, когда многие книги Вирека стали доступны в интернете и в системе print-on-demand. Его читают и изучают, так что забвение ему, думаю, больше не грозит.
Василий Молодяков
Дом вампира
Посвящается моей маме
I
Смешной, нескладный дирижер оркестра, недавно приехавшего с Сицилии в Нью-Йорк, неистово размахивал палочкой, и оглушительные звуки музыки заглушали гул голосов и стук тарелок.
Однако ни его обезьяньи ужимки, ни какофония, сопровождавшая каждое его телодвижение, не могли отвлечь внимание публики от Реджинальда Кларка и его юного спутника, которые направлялись к выходу.
Красивое лицо молодого человека было задумчиво, а мягкий блеск ясных глаз выдавал мечтателя и поэта. На губах Реджинальда Кларка играла торжествующая улыбка победителя. Едва заметная седина в темной шевелюре лишь придавала благородства его внешности, а легкие морщины вокруг твердо очерченного рта свидетельствовали одновременно о силе характера и об утонченности натуры. Не требовалось особого воображения, чтобы представить его в образе римского кардинала времен Борджиа, облачившегося в современный вечерний костюм и шагнувшего со старого холста в XX век.