Сатир на каминной полке нашептывал непристойные секреты на ухо Святой Цецилии. Серебристые члены Антиноя слегка касались одеяний Моны Лизы. Из угла маленькая шаловливая леди бросала кокетливые взгляды на серый образ египетского Сфинкса. Портрет Наполеона взирал на образ Распятого. А над всем, в полутьме, искусственно созданной тяжелыми драпировками, возвышались два бюста.
— Шекспир и Бальзак! — воскликнул Эрнест с некоторым изумлением.
— Да, — пояснил Реджинальд, — это мои боги.
Его боги! Определенно, в этом ключ к характеру Кларка.
Наши боги — это мы сами, возведенные в высшую степень.
Кларк и Шекспир!
Даже восторженно настроенному Эрнесту казалось почти богохульством называть современника, пусть самого выдающегося, в одном ряду с величайшим мастером поэзии, чья огромная, величественная тень, отброшенная из далекого прошлого, приобрела неимоверные, непропорциональные, ужасающие размеры.
Однако кое-что можно сказать и в пользу сравнения. Кларк, несомненно, обладал вселенской широтой, и также несомненно, скрытностью; по изысканности вкуса не уступал елизаветинцам; его искусство являлось великолепным обрамлением его личности. Несомненно, между ними было сходство. Эрнест не удивился бы, увидев спокойное, ясное лицо Шекспира за спиной хозяина кабинета.
Возможно — кто знает? — само присутствие этого бюста в комнате в какой-то степени, незаметно сформировало характер Реджинальда Кларка и повлияло на всю его жизнь. Душа человека, словно хамелеон, принимает цвета окружающих предметов. Даже совершенные пустяки, вроде номера дома, в котором мы живем, или цвета обоев в комнате, могут порой определить судьбу.
Юноша вновь оглядывал причудливую обстановку, в которой оказался; а между тем из угла Кларк внимательно следил за каждым движением, словно стремясь прочесть его самые потаенные мысли. Эрнесту, пораженному всем увиденным, вдруг подумалось, что каждая ваза, каждая картина, каждая диковина в этой комнате, нашла отражение в произведениях Кларка. В китайском мандарине с длинной косичкой Эрнест без труда узнал причудливое четверостишие в одном из самых чудесных стихотворений Кларка. И он мог поклясться, что усмешка индийского обезьяньего бога (фигурка стояла на письменном столе) отразилась в затейливом ритме двух строф, гротескное звучание которых произвело на него неизгладимое впечатление.
Наконец, Кларк нарушил молчание.
— Тебе нравится мой кабинет? — спросил он.
Простой вопрос вернул Эрнеста к реальности.
— Нравится? Это поразительно! Он возбуждает во мне самые причудливые фантазии.
— Мне тоже этим вечером приходят на ум различные фантазии. Воображение, в отличие от гениальности, — заразная болезнь.
— И какие же именно фантазии посетили вас?
— Мне представилось, что все те вещи, которые постоянно окружают нас, формируют наше мышление. Я иногда думаю, что даже мой маленький китайский мандарин или этот обезьяний идол, которого я, кстати, привез из Индии, оказывают загадочное, однако вполне реальное влияние на мою работу.
— О Господи! — воскликнул Эрнест. — Я подумал о том же!
— Как странно! — откликнулся Кларк с видимым удивлением.
— Говорят — возможно, это банально, но, тем не менее, верно, — что великие умы идут одними и теми же путями, — заметил Эрнест, внутренне гордясь собой.
— Нет, но они приходят к одним и тем же выводам различными путями, — с намеком ответил Реджинальд.
— И вы придаете большое значение нашим фантазиям?
— Почему бы и нет?
Кларк рассеянно смотрел на бюст Бальзака.
— Гений человека соразмерен его способности впитывать элементы окружающей жизни, что необходимо для достижения художественного совершенства. У Бальзака это качество было развито в наивысшей степени. Однако, что удивительно, больше всего его привлекало зло. Он впитывал его, как губка впитывает воду; возможно, потому что его было слишком мало в собственном характере писателя. Наверно, он очищал атмосферу на мили вокруг себя, собирая на кончике пера все зло, которое витало в воздухе или дремало в человеческих душах.
И этот, — взгляд Кларка остановился на Шекспире; так человек может смотреть на своего брата, — он принадлежал к тем же натурам. По сути, он был идеальным типом художника. Ничто не ускользало от него. Он черпал материал из жизни и из книг, каждый раз трансформируя его рукой мастера. Создание — божественная прерогатива. Воссоздание, которое гораздо удивительнее простого созидания, — прерогатива поэта. Шекспир брал свои краски со многих палитр. Поэтому он так велик, а его произведения неизмеримо выше его самого. Именно это объясняет его уникальные достижения. Кем он был? — Никем. Какое образование он получил? — Никакого. Какие у него были возможности? — Никаких. И, тем не менее, в его творениях мы видим мудрость Бэкона[4], фантазии и открытия сэра Уолтера Рэли[5], громовые раскаты в речах героев пьес Марло[6], и загадочное очарование мистера В. Г., которому он посвятил свои сонеты[7].
4
Фрэнсис Бэкон (1561–1626), английский философ, один из родоначальников материализма
5
Уолтер Рэли (ок. 1552–1618), английский мореплаватель, организатор пиратских экспедиций, поэт, драматург, историк. В 1580‑е годы — фаворит королевы Елизаветы I. Казнен при короле Якове I после неудачной экспедиции в Северную Америку.
6
Кристофер Марло (1564–93), английский драматург; предполагаемый соавтор Шекспира в некоторых ранних пьесах.
7
Относительно личности загадочного W. H. не существует единого мнения. Существует, в частности, версия, что инициалы расшифровываются как William Henry — якобы это внебрачный сын Шекспира и придворной музыкантши Эмилии Боссано (в замужестве — Ленир), которая, в свою очередь, якобы и есть Смуглая Леди шекспировских сонетов.