Реджинальд рассматривал его, словно врач, изучающий особенно интересный случай психического заболевания.
— Не беспокойся, мой мальчик. Я не использую тебе во вред твое поразительное заблуждение. Перед отъездом Джек мне все рассказал. Он также припомнил различные случаи в прошлом, когда ты оказывался на грани нервного срыва.
Нервный срыв! Не является ли этот термин всего лишь эвфемизмом для обозначения безумия?
— Дитя, не надо отчаиваться, — ласково продолжал Реджинальд. — Твое недомогание небезнадежно и вполне излечимо. Подобные кризисы бывают у каждого пишущего человека. Это дань, которую мы платим Творчеству. Миннезингеры далекого прошлого писали свои песни кровью сердца; теперь наши перья являются продолжением наших нервов. Мы анализируем жизнь, любовь, искусство — и скальпель, которым мы препарируем души других людей, в конце концов, оборачивается против нас самих.
Но как же следует поступить? Следует ли отказаться от искусства ради здоровья и пожертвовать тем, что возвышает человека над всеми созданиями? Животные тоже думают. Некоторые ходят на двух ногах. Однако именно способность к самоанализу отличает человека от всех остальных существ. Должны ли мы отказаться от осознания собственного «я» ради самодовольства быка, жующего траву в тени дерева, или жизнерадостной тупости мула?
Определенно — нет.
— Но что же делать?
— О, я не могу ответить на этот вопрос. Математики решают задачи, которые имеют конкретные ответы. Жизнь ставит перед нами менее конкретные вопросы, на которые возможны различные ответы. Один плюс один всегда равняется двум, как сегодня, так и завтра. Психические явления в различных ситуациях могут иметь различные последствия. Однако твой случай вполне очевиден. Ты переутомился — и умственно, и эмоционально. Перевозбуждение обернулось неврастенией.
— Вы думаете, мне следует подлечиться в каком-нибудь санатории? — спросил юноша дрогнувшим голосом.
— Боже упаси! Отправляйся куда-нибудь на побережье, где ты сможешь спать и развлекаться. Забирай свое тело, а мозг оставь здесь; по крайней мере, не бери с собой больше мыслей, чем это необходимо. Летний сезон в Атлантик-Сити только начинается. Там, как, впрочем, повсюду в американском обществе, тебе будут рады тем больше, чем меньше у тебя мозгов.
Полушутливый тон Реджинальда немного успокоил Эрнеста. Он робко осмелился еще раз затронуть странное происшествие, которое так сильно нарушило его душевное спокойствие.
— Как вы можете объяснить мое странное наваждение; по сути, манию?
— Если бы это можно было объяснить, это не было бы странным.
— Значит, у вас нет совсем никаких предположений?
— Возможно, лист бумаги на моем столе с набросками сюжета, какое-то мое замечание — кто знает? Возможно, идея витала в воздухе. Все может быть… но лучше мы не станем говорить об этом. Иначе ты опять возбудишься, а это сейчас вредно.
— Вы правы, — грустно заметил Эрнест. — Не будем говорить об этом. Но как бы то ни было, вы написали восхитительную пьесу.
— Ты мне льстишь. В ней нет ничего, что было бы непосильно для тебя — по крайней мере, когда-нибудь в будущем.
— Ах, нет, — ответил юноша, с восхищением глядя на Реджинальда. — Вы — мастер.
XIII
Эрнест лениво растянулся на пляже Атлантик-Сити. Море, этот исцелитель душ, смыло нервное возбуждение и волнения последних дней. Ветер был в его волосах, свежий морской воздух в его легких, солнечные лучи гладили его тело. Он перевернулся на сверкающем песке, наслаждаясь самим ощущением жизни.
Волны набегали на берег, словно пытаясь ласкать его, но откатывались назад, так и не достигнув цели. Казалось, влюбленное море тянет к нему свои руки. Кто знает, возможно, сквозь толщу прозрачной воды какая-нибудь зеленоглазая нимфа смотрит на юношу влюбленным взглядом. Живущие в глубине любят молодую, горячую, красную человеческую кровь. Они всегда выбирают молодых, чтобы завлечь в свои подводные жилища; дрожащие члены стариков, бредущих к могиле, их не привлекают.
Такие фантазии бродили в голову Эрнеста, когда он лежал на пляже, бездумно счастливый, словно животное.
Солнце и море казались ему двумя возлюбленными, оспаривающими его благосклонность. Резкая смена обстановки помогла полностью расслабиться и утешила измученную душу. Теперь он был не одиноким существом, но единым целым с ветром и водой, травой, песком и раковинами. Почти с чувственным наслаждением он пропустил сквозь пальцы горячий песок и зарылся в него грудью.