Эрнест вышел из своей комнаты в прихожую. Фигура, которую он увидел, определенно принадлежала не тому, кого он ожидал. Это была женщина в длинном плаще; наверно, она пришла к Реджинальду. Эрнест уже собрался тактично удалиться, когда свет упал на лицо вошедшей.
Эрнест застыл в изумлении.
— Этель?! — воскликнул он.
XXIII
Эрнест провел женщину в свою комнату и помог ей снять плащ. Пока он вешал его на спинку стула, она убрала маленький ключ в сумочку. Он вопросительно взглянул на нее.
— Да, — подтвердила она. — Я сохранила ключ, но и не предполагала, что когда-нибудь снова переступлю этот порог.
Стемнело. Тусклый свет уличных фонарей рождал фантастически пляшущие тени.
Аромат духов наполнил комнату, и в юноше вспыхнули романтические чувства. Долго подавлявшаяся нежность вновь наполнила его сердце. Вечерний полумрак, необычность и неожиданность ее визита, а также, возможно, свойственное юности тщеславие пробудили страсть и оживили в душе Эрнеста призрак любви. Руки обвили ее шею, а губы шептали бессвязные, безумные, нежные слова.
— Включи свет, — попросила она.
— Ты не всегда была так неприступна.
— Забудь об этом. Я пришла не для того, чтобы говорить о любви.
— Тогда зачем же ты пришла?
Что заставило ее прийти сюда? Эрнест отпустил Этель и включил свет.
Какой бледной она казалась в ярком электрическом свете, какой красивой! Определенно, он ей небезразличен. Но почему она не ответила на письмо?
— Твое письмо? — грустно улыбнулась Этель. — Неужели ты рассчитывал, что я отвечу?
— Почему нет?
Он снова приблизился к ней; их губы были так близко.
— Почему нет? — повторил он. — Я скучал по тебе. Я люблю тебя.
Его дыхание опьяняло ее, как наркотик, но она сумела взять себя в руки.
— Ты любишь меня сейчас — ты не любил меня тогда. Музыка твоих слов была холодной — механической, натянутой, неестественной. Я решила не отвечать; я сказала себе: в своем сердце он забыл тебя. Я тогда не осознавала, какая страшная сила завладела твоей жизнью и твоим разумом.
— Я не понимаю.
— Неужели ты думаешь, что я пришла бы сюда, если бы речь шла о пустяке? Нет, уверяю, для тебя это вопрос жизни и смерти, по крайней мере, как Для художника.
— О чем ты говоришь?
— Ты написал хотя бы строчку с тех пор, как мы виделись в последний раз?
— Да конечно, статьи для журналов, стихотворение…
— Я говорю не об этом. Ты создал какое-либо большое произведение? Ты вырос за это время как художник? Как обстоят дела с твоим романом?
— Я… Я почти закончил его, в голове; но у меня не было возможности начать писать. В последнее время я плохо себя чувствовал; можно сказать, болел.
Никаких сомнений! Его лицо было бледным и осунувшимся, вокруг рта залегли болезненные складки, как у человека, которого терзает постоянная боль.
— Скажи, — продолжала допытываться она, — у тебя никогда ничего не пропадало?
— Ты спрашиваешь, нет ли здесь воров?
— Воры! От воров можно защититься!
Эрнест испуганно уставился на нее, ожидая услышать какие-то ужасные откровения. Его сны! Его ночные кошмары! Эта рука! Неужели это нечто большее, чем сон? О, Господи!
Губы юноши дрожали.
Этель заметила его возбуждение и продолжала, более спокойно, но настойчиво:
— У тебя когда-нибудь были какие-то идеи, планы, осуществить которые тебе не хватало сил? Тебя посещают видения, которые кажутся ужасающе реальными? Ты никогда не ощущал, будто какая-то мистическая злая воля грубо вмешивается в работу твоего мозга?
Ощущал ли он это? Эрнест и сам не смог бы точнее сформулировать то, что с ним происходит в последние месяцы. Каждое слово отдавалось в его голове, как удар колокола. Дрожа всем телом, он прижался к ней, ища не любви — утешения. На этот раз она не оттолкнула его, и Эрнест доверчиво, как дитя матери, рассказал ей обо всех страданиях, превративших его жизнь в ад.
Она слушала, и в ней вскипали гнев и негодование, а на ресницах дрожали слезы любви. Зрелище страданий несчастного юноши было для нее невыносимым.
— Бедный мальчик! — воскликнула она. — Знаешь ли ты, кто твой мучитель?
Словно вспышка молнии страшная правда озарила его сознание. Ее намек подсказал ему то, что она не решилась выразить словами.
— Нет! Ради Бога, не произноси его имя! — воскликнул он. — Я этого не вынесу. Я сойду с ума!