Через некоторое время в доме закрылась сеточная мастерская. Щелочная тоже перестала существовать.
Хозяин мастерской заплатил деду за два месяца вперед, попросил заколотить досками мастерскую, чтобы ничего не растаскали, и изредка поглядывать. Роман вместе с дедом ходили забивать двери и окна.
Одна кузница работала еще, но Женька сообщил, что мастеровых пришлось всех уволить и отец работает один с сыном.
Григорий Иванович и два младцщх дворника долго ходили по двору, осматривая зачем-то стены. Потом Степан принес лестницу, он долго прилаживал колокол к крюку, а Григорий Иванович тем временем объяснял стоящим жильцам:
— Власть теперь общая. Так вот: как колокол зазвонит, так все собирайтесь на собрание. Надо домовый комитет выбирать.
В тот же вечер колокол загремел, впервые сзывая жильцов на собрание. Весь дом устремился в помещение, где раньше находилась сеточная мастерская. Народу набилось много. Не вместившиеся в мастерскую стояли на дворе и у окон. А в мастерской выступали ораторы и говорили речи о том, что домами надо править самим. Стали выбирать домовый комитет. Но выбирали осторожно и нехотя, все время оглядываясь на темный угол, где стоял бывший хозяин дома.
Скоро свечная мастерская, где работала бабушка, тоже закрылась, и бабушка осталась без дела. Судя по тому, что она даже ворчать перестала, мысли ее были серьезные. Она копалась в своих сундуках, доставала какие-то узелки и платья, от которых по всей квартире разносился запах сырости и нафталина, перетряхивала их и откладывала в сторону. А покончив с тряпками, решительно объявила:
— Поеду в деревню к себе. А вы ждите. Буду вам гостинцев присылать, — может, и не помрете с голоду.
— А ведь это ты верно, мать, надумала, — радостно подхватил дед. — Поезжай, пришли-ка сдобных на коровьем да свининки к рождеству.
Обычно тяжелая на подъем бабушка собралась в два дня. Дед и Роман отвезли на вокзал бабушкин багаж и проводили ее.
— Ждите, — говорила бабушка из окна вагона. — Приеду — первым делом вам посылку слажу.
— Свининки пришли да яичек, ежели будут. К свояченице зайди, к брату наведайся, — говорил дед на прощанье. — Они не оставят, не может того быть, чтобы забыли…
Бодро говорил дед, а когда поезд скрылся в темноте, мигнув напоследок красным глазом, сразу осунулся старик, посерел.
Всю дорогу шли молча. Только около самого дома дед вдруг остановился и, обращаясь к Роману, сказал:
— Напрасно отпустил-то. Время — оно вон какое! Вместе надо бы, а то даст ли бог свидеться?
В первый раз дед говорил с Романом как со взрослым. Роману было приятно это, и он бодро сказал:
— Ничего, бабушка хлеба нам привезет.
— И то верно, — согласился дед.
АМЕРИКАНСКИЙ ЩЕЛОК
Очередь стояла с утра. Она то уменьшалась, то увеличивалась, разрастаясь вширь и вдаль. Ждали хлеба. Ждали упорно, настойчиво, ругаясь и перешептываясь, изнывая от удушливой и смрадной жары нечищеной улицы. Город был грязен, не убран. Около тротуаров дымили кучи мусора, подожженные заботливыми руками домоуправленцев.
По дороге протопали красноармейцы. Несколько человек шли в кальсонах.
Из очереди вслед красноармейцам злобно кричали:
— Вояки! Портки на фронте оставили!
— Это чтоб пороть лучше было!
Роман и Женька с раннего утра толкались около потребиловки. Бегали смотреть, не везут ли хлеб. Читали новые приказы, только что расклеенные по стенам.
«Генерал Деникин, кучка офицеров и бежавшие от революции приверженцы монархического строя ведут за собой отстающую часть казачества, удерживая их посулами…»
В полдень привезли хлеб. Перед лавкой остановились два воза, доверху нагруженные теплыми штабелями буханок. Хвост пришел в движение.
Роман и Женька таскали хлеб в лавку, отламывая на ходу маленькие корочки, потом без очереди получили свои четвертки и пошли домой.
Четвертки оба проглотили мгновенно, а бурчание в животе не прекращалось.
— Сейчас бы фунтешник завернуть, — вздохнул Женька. — Еще и мало было бы!
— А на рынке до черта хлеба, — сказал задумчиво Роман. — По триста рублей фунт.
Походив по двору, ребята отправились на пустырь. Около дверей щелочной Женька на минуту остановился, поднял окурок и, оторвав конец, хотел идти дальше, как вдруг оба замерли. Из-за заколоченных дверей щелочной мастерской доносился голос, беззаботно распевавший:
Потом послышались глухие удары молотка. Эти удары были знакомы ребятам. Так могли только набивать щелок в пачки.
Ребята переглянулись. Мастерская была давно закрыта. Щелоку там не было, и все-таки кто-то набивал пачки. Роман подкрался к дверям и, внимательно осмотрев их, увидел, что доски едва держались. Со стороны было похоже, что дверь забита, а на самом деле она свободно открывалась. Тогда, не сговариваясь, оба ворвались в мастерскую.
В пустынном помещении, около стола, где набивали пачки, стоял Васька с деревянным молотом в руках. В станке у него был заложен готовый кулек, в руке он держал совок со щелоком, а на столе ровными рядами стояли десятка два готовых пачек, точь-в-точь таких, какие раньше изготовляли в мастерской.
Сначала Васька перепугался и бросился было бежать, но, увидев ребят, плюнул и, сгоня с лица испуг, выругался.
— А я-то думал — Григорий Иванович!
— Ты что тут делаешь? — спросил Женька, алчно шныряя глазами по мастерской.
Васька усмехнулся:
— Не видишь разве?
Взяв совок, он направился к ящикам, в которых когда-то остужали щелок, и, забравшись в ящик, стал соскребывать ножом со стенок приставший порошок. Набрав полный совок, он рассыпал щелок по пачкам и стал его утрамбовывать молотком, проделывая все это так, как настоящий рабочий.
— Здорово, — с завистью пробормотал Женька. — И давно это ты?
— Порядочно, — сказал Васька.
— А потом продаешь?
— А ты что думал?
— И берут?
— Еще как! Вчера десять пачек продал, а позавчера пошел, так…
Но Женька уже не слушал. Быстро схватив первый попавшийся под руку совок, он забрался в ящик и стал торопливо соскребывать щелок, словно хотел догнать Ваську. Роман тоже схватил совок.
— Еще товарищ, — ругался Женька, яростно чихая. — Потихоньку от нас! Думал, не узнаем?
Так снова заработала законсервированная фабрика и началось производство необходимого в хозяйстве патентованного американского щелока.
Компания развернула дело и поставила его на широкую ногу. К делу привлекли и Пецу. Сначала думали, что щелоку хватит пачек на сто, но набили сто, и двести, и триста, а щелоку все еще было много. За долгие годы работы мастерская насквозь пропиталась едким порошком. Щелок был в каждой щели и дырке, в каждой скважине. Всех охватила щелочная горячка. Каждему хотелось заработать больше другого. Ребята грызлись из-за каждого ящика. Однажды Роман, чтобы заработать побольше, забрался в мастерскую в шесть часов утра, но, придя на другой день в это же время, увидел Женьку. Женька пришел в пять. Тогда учредили компанию на паях и пригласили Пецу. Двое набивали, двое собирали щелок, а доход делили на всех.
Щелок охотно раскупали лавочники уцелевших ларьков. Ребята ходили сытые и довольные. Потом выработка стала падать. Ящики выскребли
так, что, если бы их вымыть, они не стали бы чище. Тогда Женька посоветовал перевернуть ящики. Принялись скрести их с другой стороны. Потом взялись за котел, в котором варился щелок. Потом стали выскребывать щелок из щелей в полу, из углов, со стен. С каждым днем доставать его становилось тяжелее, да и щелок, вначале белый как мел, теперь напоминал золу. Наконец настал день, когда, облизав весь сарай, ребята не набрали и горсти порошка.
— Все! — сказал Васька сокрушенно. — Как языком вылизали.
— Языком так не вылизать.
— А мне вчера торговец говорит: приноси еще, — сказал Женька.