У Романа король. Еще карта — шестерка. Еще карта — девятка.
— Довольно!
Васька открывает свою. Десятка. Берет карту. Опять десятка. Роман отшвыривает пачку в общую кучу и говори Женьке:
— Сорви банк!
Все трое внимательно смотрят на Женьку. Роман искренне желает Женьке удачи. Женька долго не решается играть.
— Ну, скорее, — торопит Васька.
Наконец Женька говорит:
— Иду по всем, — и протягивает руку за картой, но Васька карты не дает. — Это много, брат, — говорит он. — Чем покривать будешь? — А тебе что? Выплачу!
— Так выставь!
— Выставлю, не бойся!
— В долг не играю.
Женька теряется, бледнеет.
— Откуда же я тебе возьму? Если проиграю, вечером отдам. Солью отдам.
Васька неохотно дает карту. Снова у Женьки перебор. Он с ругательством бросает карты и ничком кидается в траву.
Васька громко подсчитывает, сколько соли должен отдать Женька. Выходит не меньше полпуда. Ребята мрачно слушают и смотрят на Женьку.
— Слышишь? — спрашивает Васька. — Полпуда соли проставил.
Женька зашевелился, приподнялся. Смотрит устало на Ваську и, махнув рукой, говорит:
— Ладно, вечером отдам.
Женька идет домой. Ребята тоже расходятся. С Васькой никто не разговаривает, но он даже не замечает этого. Насвистывая, он раскладывает добычу по карманам.
Вечером Женька рассчитывается с Васькой. А ребята караулят на улице, пока в кузнице пересыпают соль.
— Здорово много соли упер, — безнадежно говорит Женька, прощаясь. — Как увидит батька, сразу запорет.
Соль понадобилась скоро. Тетя Катя поймала на рынке мужика, который менял муку на соль. Тетя Катя привела мужика на квартиру. Дядя Костя пошел за солью и увидел, что соли не хватает больше пуда. Мужику отдали соль, а когда он ушел, дядя Костя взялся за Женьку.
Два дня Женька стойко переносил брань и порку, а на третий день сдался и все рассказал. Женькин отец побежал к управдому. Едва управдом узнал, в чем дело, сейчас же вместе с кузнецом двинулся к Ваське.
— Теперь я его упеку, — ворчал он грозно. Но Васьки дома не оказалось.
Никто из ребят не видел Васьки с самого утра.
— Сбежал, наверно! Так пусть и не попадается на глаза, — сказал управдом. — Комнату от него отберем, сегодня же отмечу его, а если сам придет, в приют отправлю.
На этом порешили, и управдом уже хотел идти домой, как вдруг увидел Ваську. Васька шел из ворот, беззаботно насвистывал, а на плече у него болтался целый пук сушеной воблы.
— Ага, — многозначительно сказал управдом и направился навстречу Ваське.
В этот момент за Васькиной спиной показался младший дворник.
Ребята, перепуганные, ждали, что будет дальше.
— Влип! — сказал Пеца, когда управдом почти подошел к Ваське. Но Васька вдруг остановился. Васька как будто нюхом почувствовал надвигающуюся опасность.
— Лови! — заорал управдом дворнику и кинулся к Ваське.
Васька увернулся и хотел было бежать обратно, но, увидев дворника, попятился, и, когда казалось — все погибло и путь к бегству был отрезан, он вдруг кинулся в сторону, в один миг перебежал площадку и исчез в окошке подвала.
— Удрал! — захохотал Пеца, видя изумленное и яростное лицо управдома. — Фига найдешь его в подвале!
Но управдом не хотел сдаваться. Он ругался на весь двор. Вызвали милиционера, председателя домкомбеда и, окружив подвал, долго искали Ваську. Но найти не могли.
Васька исчез и больше не беспокоил управдома.
На другой день ребята нашли его на пустыре за работой. Васька укреплял заброшенную землянку большевиков — чинил крышу.
— Сдали твою комнату, — сказал Женька.
— Наплевать, — сказал Васька тряхнув головой. — Здесь проживу.
Ребята помогли Ваське построить заново шалаш и этот вечер вместе провели в гостях у Васьки.
Быстро промелькнуло куцее северное лето девятнадцатого года. Васька припеваючи жил в землянке. Он покрыл крышу землей, даже печку приладил, только боялся часто топить, чтобы не засыпаться. Устроил кровать из соломы и разного тряпья. Обзавелся хозяйством — приобрел солдатский котелок и чайник.
Роман и Женька каждый день приходили к Ваське. Больше некуда было ткнуться. Спиридоновы уехали в деревню. Иська совсем перестал показываться, потому что вечно был занят работой, а по вечерам ходил в какой-то клуб, куда и Романа не раз звал. Редко появлялся на дворе и Пеца. Худоногай умер. Улита после смерти мужа стала спекулировать. Ездила по деревням, меняла граммофонные пластинки и нитки на муку и масло. А с нею катался и Пеца на обшарпанных крышах «максимов».
Но благополучие Васьки длилось недолго.
Когда начали гвоздить обильные дожди, приуныл Васька. Обложенная землей, крыша его убежища не выдержала. Первый же сильный дождь застыл холодными лужами на полу Васькиной хижины. В землянке стало грязно и холодно. Стены отсырели, и с них комьями валилась глина.
Васька осунулся, ходил черный от грязи, вечно дрожал от холода и стал покашливать. Однако не сдавался, хотя нужда напирала со всех сторон. Продавать было нечего. Из всего имущества остался у Васьки один краденый карабин, да и тот покупать никто не хотел. Летом по городу прошли обыски, — отбирали оружие. Многие в доме прятали по подвалам сабли да револьверы. Найди в такое время покупателя! Уж Васька за две косушки отдавал Роману карабин. Цена грошовая, но Роман тоже побаивался, не покупал.
Ребятам было жалко Ваську, но жалеть открыто боялись: Васька сразу бы разругался с ними. А ругаться с Васькой было невыгодно. Васька умел добывать деньги.
По предложению Васьки ребята занялись торговлей. Торговали папиросной бумагой. В городе не было тонкой бумаги, а Васька нашел. Целые залежи открыл.
В подвалах остался архив Управления железных дорог, и в толстых делах было подшито много приказов, напечатанных на тонкой рисовой бумаге. Забравшись ночью в подвал, ребята выдирали листы папиросной бумаги, а днем ходили на барахолку и меняли бумагу на что придется.
Барахолка прижалась к самому вокзалу. Ближе к хлебу.
Весь город собирался сюда, поджидая прибытия дальних поездов, от которых за тысячу верст пахло печеным хлебом и мясом. Хитрые маклаки, брючники, чухонцы с мешками картофеля и жулики-марафетчики — все были здесь. Прямо на земле в грязи был разложен товар: часы, бинокли, жилетки, сапоги, крючки, замки, медные ручки. Какие-то дамочки в старомодных порванных шляпках предлагали молчаливым финнам граненые бокалы и веера. Брючники, молодые нагловатые парни с перекинутыми через плечо кипами товара, назойливо наседали на покупателя.
— Эй, браток! Есть брючки касторовые, есть брючки просторные! Есть венчальные, есть разводные…
— Сколько хочешь?
— Пять косух.
— Много.
— А сколько дашь?
— Любую половину.
Хор пьяных босяков, забравшись в самую гущу толпы, распевал каторжную песню:
Ребята сидели на ступеньках около подъезда и подсчитывали, кто сколько продал. Подошел красноармеец. Шинель в дырках, папаха набекрень, лицо широкое, доброе.
— Продаете бумагу, огольцы?
— Продаем.
— А ну, давай всю! — сказал солдат и взял бумагу у Васьки. Посмотрел, улыбнулся — Мало.
И у Женьки забрал. И опять ему мало. Отдал и Роман свою. Заплатил солдат за всю бумагу полбуханки хлеба, а уходя, сказал:
— Коли будет, огольцы, еще бумага, так несите прямо в казармы. Знаете где?
— Еще бы не знать!
— Ну вот. Всегда возьмем, хоть сколько.
На другой день ребята, набрав бумаги, понесли ее в казармы. Не обманул красноармеец, всю бумагу купили в казарме, да еще накормили красноармейцы ребят кислыми щами. Наевшись, ребята не ушли из казармы, а остались слушать, как солдаты поют песню под гармонь. А Васька все с широколицым солдатом сидел, который бумагу в первый раз скупил у ребят, и что-то рассказывал ему.