– А вы, простите, кто? – спросил Лесли, будто только сейчас ее заметил. Вид у него был одновременно смущенный и враждебно настроенный, как у злобного щенка.
– Я друг, офицер Маккормак.
Лесли пытливо посмотрел на Ошина, ожидая объяснений. Их не последовало.
– Куда им велели отправиться, офицер? – Дели снова сконцентрировалась на Ошине. Ей приходилось смотреть на него снизу вверх, но она пыталась это делать с максимальным достоинством.
– Эрденборг, – ровно сказал он, выпуская струю дыма мимо ее лица.
Дели и глазом не моргнула. Машинально состроила благодарную физиономию, коротко кивнула обоим офицерам и зашагала вперед вдоль парка, не оборачиваясь. Сегодня все словно сговорились подводить ее ожидания.
– Дьявол, – выплюнула она, скрывшись из виду. Ощущение безнадежно ускользающего контроля взыграло с новой мощностью, так, что ей пришлось остановиться посреди потока пешеходов. Она подошла к лавке портного и стала усердно разглядывать пеструю ткань в витрине.
Конечно, она знала, что Найджел со своим новоявленным конвоем направились в Ольфсгейт – должны быть на подъезде, а может уже и прибыли туда. Кем бы она была, если б не умела незаметно вскрывать посылки с тайными записками?
Чертов Эрденборг был в двух ночах пути на поезде, у самого западного побережья. Теперь оставалось понять одно – был ли Ошин хорошим полицейским и верным другом, решившим повести ее, Сороку, по ложному пути? Или же предателем, который хотел отрезать Найджела, а заодно и своего партнера Редкреста, от единственной возможной подмоги – в ее лице?
Правда была в том, что его величество Ван Хертен соскучился по охоте на ведьм. Заявил, что – по его особым сведениям – Эмори Редкрест был лично виновен в смерти советника, имел к этому преступлению мотив, а потому стал серьезной угрозой самой бриельской короне, никак не меньше. Что это были за сведения такие, она в душе не ведала. Точно не сорочьи.
Какой бы вариант Дели ни выбрала касательно Ошина, проще не станет. Король Бриелии лично накляузничал на талантливого, но в общем до недавних пор неприметного инспектора алькенбругской полиции; Аматоре, которая вчера еще яро поносила убитого советника и отстаивала никому не известного инспектора-магика, являвшегося, как ни крути, убийцей в этом деле, при этом смолчала; Редкрест-старший даже не изменился в лице, когда за поимку его сына назначили награду, будто его вина уже была доказана. А скандал с секретными экспериментами и убийствами под руководством советника Клейтона, который сама Дели еще не успела толком переварить, будто смыло лавиной новых событий. Будто так и было задумано.
Старик-портной за окном начал странно на нее поглядывать. Дели должно быть уже минут десять стояла тут и таращилась на его тряпки остекленевшими глазами.
Нутро тянуло ее в сторону вокзала, кричало – беги немедля! До Ольфсгейта поездов не ходило, но маршрут на Марген шел по касательной. Через пару часов она могла уже сойти у ближайшей деревушки, выторговать лошадь и добраться до Ольфсгейта раньше, чем алькенбругская знать сядет ужинать.
Дели крепко задумалась. Развернувшись, она поймала экипаж – до вокзала было рукой подать. Она в последний раз глянула на витрину портного, будто оставила на ней какую-то важную мысль. Потом приказала извозчику развернуться и гнать в противоположную сторону.
***
На груди у Эмори лежала раскрытая книга, а сам он лежал на кушетке и смотрел в высокий потолок.
В доме не было ни газа, ни масляных ламп, ни свечей. Столовое серебро, посуда, ковры – все было давно растащено. Осталась только крупная мебель и пыльные книги. Сняв одну из них с полки, Эмори выбрал комнату, наверняка когда-то бывшую гостиной, в которую мужчины уходили курить после ужина, и стал читать.
Он знал этот роман – полный пасторальной идиллии, людской драмы и непритязательной моралистики. Спустя пару глав его сознание перестало фиксировать слова, а просто скользило со страницы на страницу, отдыхая, восстанавливаясь, пока в потоке слов не открылась вторая колея, по которой тут же хлынули другие мысли – его собственные. Он дал им полную волю. Сначала они лились, как ржавая вода из крана, расфыркиваясь и гудя, но по мере чтения становились спокойнее и слаженнее.
Эмори продолжал читать, пока мог разбирать буквы в тускнеющем сером свете, потом отложил книгу. Образы ушли. Осталась темная комната в самом темном городе королевства, и он – в ней, со своими мыслями, которые ни к черту не годились.
Эмори был хорошим полицейским и паршивым стратегом, причем чем ближе становилась цель, тем меньше его заботили собственные поступки в долгосрочной перспективе.
Прокручивая в памяти каждый свой шаг, начиная с прибытия в Марген три дня назад, он проводил инвентаризацию. Обыск комнаты Киллиана Доэрти и полезная улика – это сделал хороший полицейский. Потом за дело взялся паршивый стратег – на него можно повесить весь инцидент с поездкой к советнику среди ночи. Решение доложить о найденных у Клейтона материалах напрямую шефу полиции – хороший полицейский. Решение укрыть Прескотта от немедленного ареста – снова паршивый стратег. Довериться Моне Аматоре – паршивый стратег.
Эмори подозревал, что его внутренний стратег окончательно пожрал внутреннего полицейского в тот момент, когда он согласился удариться в бега, и теперь на месте их обоих появился некто третий. Посредственный преступник.
Дальше мысль не шла, только закручивалась обратно к началу. В конце концов, Эмори вынес себе нелестный приговор: стратега посадить за решетку, а полицейского принудить к двойной нагрузке. Он не примет больше ни одного решения, не совершит ни одного важного шага, пока толком не разберется во всем, что уже успело с ним произойти.
В приоткрытую дверь постучали.
Сделав пару глубоких вдохов, Эмори поднялся и вышел в соседнюю комнату к Найджелу.
========== 7. ==========
С наступлением темноты на Мейер-плац стал собираться народ.
Мужчины несли дрова, вертелы и чугунные котлы – настолько большие, что приходилось тащить по двое, а то и по трое. Впереди них уже прибыли женщины с корзинами и ящиками, в которых была уложена заранее подготовленная провизия и разнообразная утварь. Дети помогали матерям раскладывать добро на кособоких лавках, те, что постарше – вместе с отцами разжигали огонь или таскали ведрами воду, а самые младшие беспорядочно крутились под ногами, метаясь от одной теплины к другой.
Эмори и Найджел с интересом наблюдали за тем, как площадь наполняется заревом, смешливыми перекрикиваниями и плотным облаком запахов, проникающих даже через наглухо закрытые окна.
Двери храма широко отворились. Весь первый ярус к тому времени уже сиял слабым мерцанием, разукрашенные окна светились изнутри. Если бы не тоскливая тьма, раскинувшаяся покуда видно за пределами неправильного круга, Мейер-плац походила на кукольный вертеп с празднично наряженными фигурками и игрушечной церквушкой.
– Какое сегодня число? – спросил Эмори.
– Должно быть двадцать второе, – ответил Найджел, для чего-то глянув на часы.
– Самая длинная ночь.
– Вот это нам повезло. Богослужебный ритуал какой-то?
Эмори недоверчиво на него посмотрел:
– Какой-то? Не верю, что родители не водили тебя в церковь.
– Как же, водили. Каждое воскресенье молились владычице нашей Дану, богине-матери всего сущего, и так далее, и тому подобное… Не могу сказать, что меня в то время интересовали подробности.
– Тут другое, – Эмори кивнул на действие за окном. – Это не магический культ, и не мессианский. В Бриелии его практиковали испокон веку – самое тривиальное почитание плодоносной земли и доброй охоты. Перед войной практиковали тайно, а после пытались возродить традицию, но посреди магического прогресса и светской аристократии она как-то не прижилась.
Найджел оттолкнулся ладонями от подоконника и немного повис на прямых руках, чтобы получше разглядеть суетящихся внизу людей.
– И что же нашим предкам полагалось делать в самую длинную ночь в году? – спросил он, чуть ли не прижимаясь носом к окну.