– Да, – выдавил из себя Симон, бледнея.
– С сущностью? – Найджел уставился на него круглыми глазами. – С чертом подколодным, как в сказках?
Симон кивнул.
– Но это невозможно! – лицо Найджела наполнялось диким восторгом, так же стремительно, как лицо Эмори – тревогой.
– И очень, крайне, категорически запрещено, – добавил он.
– Погодите, погодите, – Найджел теперь тоже присел рядом с Симоном. Вся его суровость сиюминутно испарилась, и он разглядывал магика как странную, но отвратительно притягательную зверушку. – Получается, ты говоришь, что этот твой ручной демон может нам помочь?
– Так и есть.
– Так пусть покажет себя, князь тьмы! Разберемся без посредников. Или мы сначала должны ему души завещать?
– Нет, это только я должен, – смущенно выговорил Симон. Посмотрел на обеспокоенное лицо Эмори, потом на расплывшегося в усмешке Найджела и понял, что они ни капли ему не верят. Это вывело его больше, чем физическое насилие, кляп и все остальные унижения, которые ему пришлось вытерпеть. – Знаете что… – пробормотал он, вставая на ноги и отряхиваясь. – Верьте, не верьте, дело ваше, но вот что я имею сказать. Если судьба решится по-вашему, то вас, мистер Редкрест, сдаст маргенская полиция прежде, чем вы доберетесь до своей магички. Вас посадят, но не надолго, а когда выпустят, вы об этом пожалеете еще сильнее. Мир станет для вас совсем другим. Он уже стал быстро меняться, не так ли? А вы, мистер Прескотт… вы сами отлично знаете, что с вами случится. Ваша жизнь идеально предсказуемая примерно с тех пор, как вам стукнуло четырнадцать, и вы сами сделали этот выбор. Не знаете, пожалуй, только одного. Такими темпами вы не дотянете и до тридцати. Магия точит вас по экспоненте; восемь лет позади, и примерно столько же вам осталось.
Симон взялся за ручку двери, но сделал небольшую паузу, прежде чем ее открыть. Найджел и Эмори оба смотрели на него в непроницаемом молчании.
– Узы рубят до новолуния, поэтому в запасе еще два дня. Если передумаете, мы вас найдем.
Закрыв за собой дверь, Симон бросился по коридору, метнулся вниз по лестнице, дальше – в морозный ветер, по занесенным улицам, шел быстро и целенаправленно, без единой мысли в голове, не оборачиваясь. Не чувствовал ни как промокли насквозь сапоги, ни как холод пробрался мокрой лапой под расстегнутый воротник, не заметил наступающих слишком быстро сумерек.
Только оказавшись дома и заперев за собой на все замки, видимые и невидимые, он прислонился спиной к дереву и громко выругался.
– Да уж, представление вышло, – язвительно сказал серый кот, выходя из тени между ногами Симона и стенкой.
– Молчи, дьявол. Трудно что ли было мне помочь, а?
– Нет, – ответил кот, удаляясь вглубь помещения, становясь на ходу больше и больше, расплываясь до размеров человеческой фигуры. – Но нужды не было. Не беспокойся, мальчик, ты справился.
В руках Найджел все еще держал шарф песочного цвета, тонкий и мягкий на ощупь.
День начал быстро сдавать, поэтому Эмори зажег свет и стал растапливать камин. Как бы срочно ему ни хотелось покинуть Ольфсгейт еще час назад, теперь стало ясно – им придется здесь задержаться по крайней мере еще на одну ночь.
– Он же просто псих, ведь так? – задумчиво и совсем неуверенно спросил Найджел. – Двинутый фанатик. Такого просто не бывает. Контракт, чтоб его…
– У парня действительно не все дома, спорить не буду. Но знаешь, чего еще не бывает? Магического рабства, – сказал Эмори. – Похоже что нам обоим придется немного раздвинуть рамки того, во что мы готовы поверить.
– “Немного”, – Найджел невесело усмехнулся. Помолчав, сказал: – Надо добыть еды и денег, раз мы остаемся.
– У меня пусто.
– Тогда будь здесь, смотри чтобы еще кто в гости не заявился. Я со всем разберусь.
Найджел ушел, подгоняемый явно не голодом, а нехорошими мыслями. Оставшись в одиночестве, Эмори присел в кресло рядом с растопленным огнем, на секунду прикрыл глаза и сразу же окунулся в сон, как в темную тяжелую воду. Во сне он снова куда-то бежал, менял лошадей, рвал билеты, не успевал в последний вагон, только в этот раз он не стремился попасть куда-то, а что есть мочи убегал.
***
Ошин чувствовал, что за ним следят.
Чувство это появилось сутки назад, Аматоре он решил не рассказывать, но на всякий случай заперся в кабинете на весь день и с тех пор дважды в час останавливался, чтобы раскинуть вокруг себя сканирующее поле. К вечеру он уже было решил, что интуиция его подвела. В поле попадались лишь привычные сигнатуры коллег из полицейского управления, окутанные казенной защитной магией, к которой он сам частично когда-то приложил руку. Остальное и в счет не шло: однородный людской поток, тут и там подсверкивающий случайным амулетом или заговором – магией настолько разбавленного качества, что можно было разбить ее одним плевком.
Потянув руками в стороны, Ошин начал разминать плечи и спину, не вставая из-за стола. Свет в окнах здания, находящегося через дорогу, стремительно гас – клерки заканчивали работу, – и с обратной пропорциональностью разжигался на улице внизу. Дорожное движение стало неповоротливым, люди спешили домой, другие спешили в пабы, но для многих из них день начинался только сейчас, с наступлением темноты.
Естественно, Ошину не составило труда заново определить местоположение Эмори, без лишних инструментов и вспомогательных конструкций. Связь, которую магик устанавливал с другим человеком в постели, была как прочная струна и пульсирующая жила одновременно; она была надежная и легко доступная, а рушилась крайне медленно, потому что дана была добровольно и за бесплатно, пусть и неосознанно. И хотя Ошин надеялся, что использовать ее не придется – в первую очередь потому, что не хотел впоследствии вдаваться в интимные объяснения перед Аматоре, – теперь, когда все-таки пришлось, особо по этому поводу не переживал.
Гораздо больше его заботили причины, по которым Эмори решил самостоятельно избавиться от его маячка, или же обстоятельства, при которых это смог сделать Прескотт. Сам Ошин не знал, какой вариант ему не нравился сильнее. Но чем глубже он закапывался в засекреченные труды Анри Аматоре, которые полиция получила на обработку вместе с делом Клейтона, тем больше склонялся ко второму варианту.
Анри не был магиком, и тем не менее создавал потрясающее впечатление. Он владел теорией необычайного уровня, понимал и оперировал ею так, как вряд ли умел хоть один из его современников-носителей (оставалось только догадываться, какой ценой он сумел овладеть этими знаниями – Ошин полагал, что далеко не обоюдовыгодной). Но рано или поздно теория без практики становится в тупик. На поверку Анри оказался поваром без языка, который к тому же резал и смешивал ингредиенты чужими руками; каким бы гениальным ни был рецепт, весь этот амбициозный эксперимент был не более чем выстрелом во тьме.
Во что-то они, безусловно, попали, но точно не в яблочко.
Классическое магическое рабство, каким оно было известно за пределами Бриелии, подразумевало не только беспрекословное выполнение приказов. В отсутствии приказов подневольный субъект должен был впадать в состояние гибернации, что одновременно сохраняло его ресурсы и избавляло управляющего магика от лишних хлопот. То, что удалось создать Аматоре, больше походило на магического питомца – исполняющего команды, а в остальное время предоставленного самому себе. Либо Аматоре намеренно выбрал облегченный вариант, либо слишком увлекся энхансированием физических навыков подопытного, чтобы как следует позаботиться об абсолютном подчинении воли. И это Ошина смущало не меньше; да, им удалось преобразовать Прескотта по всем параметрам, начиная от выносливости и заканчивая сверхчеловеческой регенерацией, но вместе с тем они балансировали на пределах возможностей тела. Прескотту уже требовалось наблюдение, а вскоре, когда сердце слишком рано отобьет все положенные ему удары, потребуется и биологическое обслуживание.
Ошин встал, приоткрыл окно и раскурил папиросу. В комнату ворвался холодный порыв, полный дыма и шума.