- Плохо, - веско сказал водитель.
- Настолько плохо, что ребенок считает мамой меня.
Взгляд Шаула показался Амти укоризненным, хотя она была абсолютно уверена, что он не понял, о чем они говорят.
Водитель довез их до дома, и цену за это взял очень комфортную. Даже теперь, когда Амти снова не нуждалась в деньгах, это все равно было приятно.
Папа открыл дверь еще до того, как Амти позвонила. Наверное, наблюдал из окна, ожидая их.
Амти передала Шаула папе. Она сказала:
- Заботься о нем, как о своем внуке, потому что это и есть твой внук. А мне пора бежать!
- Амти, милая...
Амти быстро поцеловала в щеку сначала Шаула, потом папу, поудобнее взяла папку с рисунками и побежала к остановке, автобус до Столицы, насколько она помнила расписание, должен был прийти через десять минут.
В автобусе Амти поняла, что снова трясется от страха, на глаза навернулись слезы, именно сейчас, когда они были так не нужны. Амти подумала, что еще чуть-чуть и огреет тяжелой сумкой по голове сидящего рядом мужчину. Эта дурацкая фантазия заставила ее крепко обхватить локти руками.
Амти одними губами прошептала себе:
- Ты просто боишься не поступить. Не бойся! Бояться вообще нечего! Не поступишь в этом году, поступишь в следующем.
Если он, разумеется, будет. Амти казалось, будто ее поступление в Академию поможет ей как-то закрепить собственные позиции в постоянно меняющемся мире.
Она хотела стать художницей и делала что-то для этого, само намерение успокаивало. Впрочем, не сейчас. Амти крепко сжала зубы, сердце внутри трепетало до боли.
Мужчина рядом смотрел на нее сочувственно, он не знал, что когда Амти полезла в сумку, первым рефлекторным ее порывом было воткнуть карандаш ему в глаз. Она выдохнула и вдохнула, перехватила карандаш поудобнее, и представленное ей движение приобрело масштабы реальности, Амти показалось, что она даже его начала. Однако, она всего лишь вытащила блокнот для эскизов и, открыв его на нужной странице, начала рисовать. Сначала руки тряслись и линии выходили неровные, некрасивые. Амти захотелось расплакаться еще сильнее, ведь от того, как хорошо она будет себя контролировать зависит единственное дело, которое она любила больше жизни. Если она не смогла бы рисовать, дальше она не смогла бы жить. Одна мысль об этом показалась еще более устрашающей, чем любые кровавые фантазии, приходившие ей.
Она попыталась отвлечься, сосредоточившись на том, как выглядит женщина напротив. Молодая, лет тридцати на вид, со светлыми волосами, показавшими черные корни, забранными в высокий хвостик. Легкая, белая ветровка на ней не была застегнута, открывая черную водолазку. Джинсы были заправлены в сапоги на высоком каблуке. Макияж показался Амти чуть слишком ярким. Обычная женщина, может быть, едет на работу, у нее заспанный вид и лакированная сумка, которая скрипит, когда женщина ней копается. В ее жизни, может быть, не было ничего особенного - дом-работа-дом-вечеринка-в-пятницу-дом-аспирин. Но у нее были самые красивые в мире скулы, острые и в то же время нежные, придававшие ей особенный, женственный вид. У нее были прекрасные руки с похожими на лезвия акриловыми ногтями неудержимо розового цвета. Но эти ногти не могли испортить такие пальцы - тонкие, длинные. Это были беззащитные руки прекрасной женщины из старых сказок, руки царевны.
Амти принялась ее рисовать. Она не была уверена, что кто-то в жизни этой женщины хоть раз видел ее такой - удивительной, как никто на свете и нежной. Амти нравилось подмечать в людях детали, которых нет больше ни в ком на свете, каждый человек был в чем-то красивее всех других, в каждом была какая-то удивительная черта, в которую можно было влюбиться без памяти. Амти нравилось это ощущение, оно приносило ей вдохновение.
Пока Амти создавала эскиз, она думала, совершенно спокойно, что если бы была Инкарни Жестокости, непременно бы убивала людей, а после рисовала их. Застывшая красота, вишня во льду, розы на снегу.
Амти улыбнулась женщине уголком губ, та только отвела взгляд, недовольно вскинув голову, обнажив длинную, грациозную линию шеи. Амти смотрела на ее простую одежду, наверняка добытую на каком-нибудь рынке среди помятых коробок под ногами и навесом из прозрачного полиэтилена от дождя, на ее безвкусный макияж и уродливые, птичьи коготки, и думала - боготворил ли ее кто-нибудь когда-нибудь, потому что стоило. Были ли в ее жизни женщины или мужчины, считавшие ее самым удивительным существом, любившие ее тело и душу, как больше никого на свете и как никто бы больше не смог. Считал ли ее кто-нибудь неповторимой и прекрасной, такой же, какой ее считала сейчас Амти. Амти была близорука, оттого когда она присматривалась к женщине, то довольно сильно подавалась вперед. Но тем прекраснее была легкая дымка вокруг нее, которую Амти видела.