Впрочем, не последний раз столкнулся он с таким отношением. На борту появилась кукла Ганди по имени Присцилла Петрова: возьмешь ее за руку, отпустишь – и рука безвольно падает. Целуешь ее в губы – они остаются холодными. Говоришь с ней – не отвечает. Кукол Ганди изготавливают из резины, а резина не чувствует, не говорит. И не любит.
Отойдя на световые годы от орбитальных берегов Плутона, Кристофер Старк впервые забросил сети и сгрузил в трюм первый улов. Месяц за месяцем, дюйм за дюймом наполнялся трюм – и точно так же наполнялся разочарованием Кристофер Старк. Кукла Ганди не подходит мужчине: безмолвная, бесчувственная – лежит на руках, глухая к его чувствам, безразличная к желанию и безответная к любви. И неважно, насколько сильна эта любовь; если кукла не любит в ответ, то дальше поцелуя дело не заходит, а со временем перестает доходить и до этого. И все же его любовь – которой препятствуют и которой не замечают – живет. Он – как страстный Адонис, обремененный пассивной Венерой, не знающей о любви ничего и считающей пылкое единение полов грехом в нарушение заветов строго пуританского Бога. Он – Адонис, обреченный неосознанно стремиться к саморазрушению, но не потому, что неспособен любить, а потому, что не способен дать выход переполняющей его любви.
Прибыв на Тефию с полугодовым уловом, Кристофер Старк вошел к своей Венере и сообщил:
– Я запру тебя в кают-компании, а сам отправлюсь на рынок. Корабль встанет в сухом доке для ремонта корпуса и пополнения запасов. Однако кричать или ломиться в люк бессмысленно. Персонал тебя не услышит, а если и услышит и даже выпустит – то все равно, смысла в этом нет. Без паспорта ты не покинешь порт. Прощай.
Молчание.
Хлопнула, закрываясь, дверь.
Чтобы получилась Тефия середины XXIII века, уберите отшельницу, что вся – терпенье, раздумье, самоотреченье; в наряде, чей черен цвет[13]. Уберите одиночество и страх. Уберите топь Уныния и долину Смертной Тени. Верните вино, мудреца и алхимика, что превращает разом в золотую пыль жизненный свинец, а заодно изгоните дух Джона Мильтона и Джона Баньяна. Потом подкиньте в небо желудь еще меньше размером и назовите его солнцем, а после впустите бробдингнегский редкий перл, что, волнами сокровенный, в бездонной пропасти сияет красотой, и назовите его[14] Сатурном. Чтобы получить Новый Вавилон, выдуйте из макрокосмической трубы пузырь в триллион долларов и покройте его землей, засейте травой и покройте россыпью хрустальных построек. Добавьте улицы и смех, танцовщиц и джин; присыпьте все это щедро проститутками и сутенерами. Перечеркните темным переулком-другим и сделайте так, чтобы сыпались, подобно синим хлопьям снега, сотенные купюры, которые рыбаки получают на рынках, что кольцом охватывают порт. Дабы получились остальные семь городов на равнине[15], проделайте все вышеупомянутое семь раз.
Продав улов, Кристофер Старк отправился в Рыбный переулок. Это была длинная извилистая улица – настоящая змея,– где можно разжиться чем угодно, хоть самым аморальным и незаконным. Лотерейные билеты, паспорта, свидетельства о рождении и аэрозоли-афродизаки; пистолеты, которые прятались во рту; лезвия, что наслаивались на ногти; убийственные каблуки, глазодавилки и таблетки стрихнина со вкусом кофе; грязные картинки, грязные книжонки, грязные комедии, грязные киношки (художественные и документальные). А если уж совсем нужда одолела, то можно и грязную грязь прикупить. Но, что важнее всего, здесь можно было отведать стонга.
Стонгом называлось контрабандное вино с Марса, однако исключительность его этим не ограничивалась. В сравнении со стонгом обычное спиртное – как сарсапарель; от него не просто хмелели, от него с ума сходили. Не на седьмое небо поднимались, а на орбиту. Не просто из себя выходили, но расставались с собой напрочь. Стонг был лучшим другом подсознания, а в Рыбном переулке подсознанию еще никогда так хорошо не гулялось.
Кристофер Старк зашел в первый попавшийся кабак, где подавали стонг, и сделал заказ. Попросил барменшу не убирать бутылку. Крис не боялся сойти с ума, ведь он уже спятил. Сходил с ума по резиновой кукле, помешался от ее холодности. О рассудке волноваться не приходилось.
Первый стакан был, как солнце после долгого ливня. Второй настежь распахнул дверь в весну. Третий превратил барменшу – жирную, болезненного вида бабищу – в Ифигению. Четвертый превратил бар – идеальные декорации для пьесы Горького «На дне» – в храм Артемиды в Эфесе, а пятый превратил продажную девку за ближайшим столиком в саму Артемиду.
13
Д. Мильтон, «II Penseroso»: «Отшельница, ты вся – терпенье,/ Раздумье, самоотреченье!/ Надень наряд, чей черен цвет...» (пер.Ю.Корнеева).
14
Т. Грей, «Сельское кладбище. Элегия»: «Как часто редкий перл, волнами сокровенный,/ В бездонной пропасти сияет красотой» (пер. В. А. Жуковского).
15
Аллюзия на библейскую долину Сиддим (евр. «равнина»), на которой располагалось Содомское пятиградие: Содом, Гоморра, Севоим, Адма и Сигор.