Саймон Питерс снова посмотрел на ряд снимков.
– Продолжай,– велел он надтреснутым голосом.
– О да, снимки. Другие... мужчины.
В глазах Присциллы ярко полыхал золотой огонь. Огонь любви, который он прежде считал огнем ненависти.
– Тот мужчина хвастал, как много женщин у него было,– сказала Присцилла,– и вот я решила похвастаться мужчинами, которые были у меня. Теперь мы квиты. Пять лет я ждала, готовилась к его возвращению. И вот он снова бежал, на сей раз – чтобы зализать раны. Но он вернется, не сможет не вернуться, потому что любит меня так же сильно, как и я его. Знаешь ли, Саймон, каково это – любить человека до боли? Так я люблю этого мужчину. А знаешь ли ты, каково это – любить, но быть не в силах отдаться чувству, ибо наказание еще не свершилось? Каково это – поклоняться самой земле, по которой ходит любимый, и знать, что земля эта для тебя заказана? Знаешь, Саймон? Знаешь?
Он далеко не сразу осознал, что его руки сдавили ее стройную шею, что его пальцы яростно впиваются в ее нежную плоть, а когда он разжал хватку, Присцилла упала на пол, и ее невидящий взор уставился в потолок. На ум пришел один образ: резиновая кукла.
Снова бары, где подают стонг. Зайдя в Рыбный переулок, Саймон заглянул в первый попавшийся, сел за стойку и заказал напиток. Попросил барменшу не уносить бутылку. Почти так же все было в прошлый раз. Только сегодня бар не превратился в храм Артемиды. Он обернулся длинным коридором без дверей, стены которого алели от крови, а в конце на обсидиановом пьедестале восседал идол. Саймон медленно, то и дело запинаясь, пошел по коридору навстречу истукану. Его волосы золотистого оттенка оказались на поверку крохотными металлическими змейками. Черное платье он задрал выше колен, а чепец сдвинул за затылок. В открытый вырез лифа вывалилась мраморная грудь. На алтаре перед троном свершили жертвоприношение, и вот она, этот идол, что-то выковыривала из лица жертвы. Жертвой оказался Кристофер Старк, и она стремилась лишить его глаза.
Саймон Питерс швырнул в нее бутылку и рухнул без сознания на пол.
Очнулся он в темном переулке. Пахло канализационным газом. Бумажник пропал – вместе с гипнопистолетом и часами. В голове пульсировала боль. Полежав еще немного, Саймон встал на ноги и вышел на улицу. Попытался вдохнуть глубже, и в груди забулькало. Ноги едва держали. Брюки отчего-то сделались велики, и он постоянно наступал на штанины. Минула вечность, прежде чем он наконец достиг городских шлюзов, и еще одна – прежде чем он наконец оказался на борту кеча.
Не медля ни минуты, он стартовал и настроил компенсатор пространственно-временного нексуса на конечную точку своего путешествия. Если немножечко повезет, то он еще утрет нос времени. Если чуточку повезет, то он, изменив один-единственный момент, перекроит всю свою жизнь. «Уйди!– скажет он Кристоферу Старку. – Закидывай невод в других водах, где безопаснее!» Однако сейчас он устал, сейчас ему нужен сон.
Пройдя в маленькую каюту, Саймон рухнул на койку. Проснулся, когда кеч задрожал, сбрасывая транссветовую скорость.
– Присцилла,– пробормотал он, не открывая глаз, и потянулся к ее возлюбленному телу. Однако пальцы сомкнулись на скомканных простынях, и только сейчас внезапно снизошло осознание: Присцилла мертва, и это он убил ее. Саймона пронзила невыносимая боль. Он вскочил и принялся рыться в своих пожитках, ища некий знак, некий символ, который подтвердил бы, что она еще жива; он искал некий след ее, который отогнал бы тень смерти в темный угол. И наконец нашел – маленькая гипнокамера, в которой все еще осталась непроявленная пленка. Возбужденный, словно маленький мальчик, он достал набор для проявления и печати, как маленький ребенок уселся с ним посреди каюты и принялся играть. Фотография получилась идеальная. Присцилла на ней была такая красивая, что захотелось плакать. Саймон расцеловал ее изображение, а после написал на изнанке снимка имя и адрес: «Присцилла Петрова. Европа, Мильтония».
Внезапно раздался сигнал, и Саймон, спрятав фотографию в карман, побежал в рубку, проверить, в чем дело. Сработал поплавок: к катамарану приближался косяк рыб. Пора было надевать скафандр. Скорректировав курс и задав скорость чуть ниже средней скорости метеора, Саймон поспешил в трюм. Откуда эта слабость? Руки и ноги отчего- то сделались тощими. Кисти атрофировались и напоминали сморщенные когти. Из густеющего леса памяти пробилась мысль и пронеслась по туманной опушке разума: «.. .ускорится клеточный распад, к которому присовокупится быстрый синаптический износ...» Саймон мотнул головой. Бессмыслица какая-то. Из шкафа он достал один из скафандров и кое-как залез в него. Куда же подевалась сеть? Неважно, он и без нее ухватит рыбешку.