Стивен Кинг
Дом Зверя
Mid-Life Confidential by Stephen King, 1994
Летом 1971 года, когда мне было двадцать три, и я был женат меньше года, неприятная история приключилась со мной на озере Себек. Не скажу, что я почти утонул, потому что этого я не знаю (и не уверен, что хочу знать). Мне известно лишь одно: я чертовски испугался, и этот страх я помню и сейчас, половину жизни спустя.
Чудесным жарким днём в конце июня мы с женой были в Национальном Парке Пикс-Кенни, и пока она укладывала в машину одеяла и принадлежности для пикника, я решил напоследок ещё раз искупаться. Вода была замечательная. Я погрузился в свои мысли, и совсем забыл, куда я плыву и как далеко я заплыл. Когда я развернулся, чтобы плыть обратно, я был поражён и слегка напуган тем, каким далёким казался берег — никогда ещё за всю мою недолгую карьеру пловца я не забирался так далеко. Больше всего меня напугало (и сильнее всего врезалось в память) то, какими крошечными выглядели люди на пляже, и каким крошечным я, должно быть, казался им, если они вообще меня видели. Моя голова была всего лишь чёрной точкой в сиянии солнца на воде.
Я поплыл обратно, но, не одолев и пятидесяти ярдов, понял, что порядком устал. Мне было слегка за двадцать, но я уже несколько лет выкуривал по две пачки «Пэлл-Мэлл» в день, а это вредно для дыхания в любом возрасте. А до пляжа было всё так же далеко. Поначалу я плыл сажёнками, но теперь сменил стиль на более медленный, но позволяющий беречь силы (по крайней мере, в моём случае), и поплыл по-собачьи. Я решил несколько минут не смотреть на берег, чтобы не поддаться панике.
Какое-то время я, пыхтя, грёб вперёд — трудно сказать, какое именно, потому что в подобных ситуациях время теряет значение, — и, наконец, решил, что крики детей, доносившиеся с мелководья, огороженного верёвкой, стали ближе, и осмелился взглянуть в сторону пляжа. Но они казались почти такими же далёкими и размером не больше кукол.
Меня охватила паника — я отчётливо помню это ощущение, словно рука сжала мою голову. В моих мыслях вдруг возникла картина: я пытаюсь позвать на помощь, но мой рот заливает холодная вода озера Себек… и наконец, я медленно погружаюсь под воду, а люди на пляже, как ни в чём не бывало, продолжают заниматься своими делами: стряхивать песок с одеял, попивать пиво и газировку из банок, играть в волейбол, обжиматься и плавать на надувных матрасах или автомобильных камерах в стильных солнцезащитных очках.
Я остановился, и, перебирая ногами в воде в двухстах ярдах от берега, вдруг ясно понял, что могу утонуть прямо здесь и сейчас, пока люди на берегу будут наносить крем для загара на свои руки и ноги. Мысль о смерти на глазах у людей слишком занятых своей загорелой кожей, чтобы заметить меня, показалась настолько реальной, что я собрал в кулак всю свою волю и поплыл к берегу, вместо того, чтобы звать на помощь. Теперь, по прошествии стольких лет, одно воспоминание о том дне остаётся ясным и убедительным: если бы я начал звать на помощь, я бы запаниковал, а если бы я запаниковал, я бы, скорее всего, утонул.
Это воспоминание вернулось ко мне около восьми часов вечера двадцать восьмого мая 1993 года, когда я сидел, забившись в один из двух на редкость загаженных сортиров, в баре под названием «Концертный Зал 328» в Нэшвилле. Впрочем, внутреннее убранство туалета, по стилю подходящее под определение Раннее Американское Граффити, не оскорбляло мой вкус, потому что нищие не выбирают. У меня был жестокий приступ дизентерии (то, что моя мама, у которой находилось цветистое определение для всех мелких жизненных неприятностей, называла «Жидкий Шоколад»), и в тот момент даже безобразный сортир казался мне Дворцом Дожей. Моё недомогание, вероятно, было вызвано убойной дозой антибиотиков, которые я принимал, чтобы побороть инфекцию в горле, но тогда причина не казалась мне столь уж важной: проблема поглотила всё.
Мой кишечник очищался последние двенадцать часов, или около того, а к восьми вечера, когда до концерта оставался час, совсем разошёлся. И вот я сидел с брюками, спущенными до колен, ощущая свои внутренности где-то в районе адамова яблока, и слушал грохот разогревающей группы, доносившийся до меня сквозь тонкие фанерные стены (розовые как «Пепто-Бисмол» — этот оттенок я уже не мог спутать ни с каким другим), размышляя о том, что примерно через пятьдесят минут я, возможно, стану первым в истории популярным писателем, с которым приключилась медвежья болезнь на сцене в Нэшвилле. Эта мысль была забавной, но не более того; подобная ситуация могла показаться смешной лишь по прошествии нескольких месяцев или лет (каковой я и пытаюсь её изобразить сейчас). Но в тот момент она казалась неловкой, пугающей и попросту мрачной. Она вызывала чувство, схожее с чувствами человека, осознавшего, что заплыл слишком далеко, так что не было ничего удивительного в том, что именно тогда мне в голову пришло воспоминание о том случае в Пикс-Кенни. Я боялся смерти в июне 1971, и я боялся смерти тем вечером в Нэшвилле в конце мая 1993… хотя эта смерть не была окончательной.