И всё же я не мог просто так уйти, донельзя расстроив ребёнка. Он был до того настойчив, что я не мог его бросить. Не забывал я и о том, что нахожусь за границей. Мне совсем не хотелось сплоховать и нарушить какое-нибудь неписаное правило.
Улыбнувшись своей самой широкой улыбкой, я указал на часы, подвигал плечами, изображая, будто опаздываю на встречу, и постарался придать лицу виноватое выражение. Должно быть, я отлично с этим справился, потому что в ту же секунду ребёнок спрыгнул с подоконника, или на чём он там сидел, и выбежал в сад мне навстречу. Это и впрямь был мальчик, лет, пожалуй, десяти, одетый не в шорты, а в бриджи — в те времена девочки их не носили. Обут он был в высокие, до колен, сапоги. Я с лёгкой тревогой подумал о том, что будет дальше.
Каким-то образом ребёнок пробрался через ворота, хотя на вид те были тяжёлыми и просевшими. Не теряя времени, он протянул мне на ладони медаль — да-да, ту самую. Именно их и раздавал священник — освящённые медали. Мальчик пролопотал что-то, но я, конечно, не понял ни слова. «Английский», — сказал я без особой надежды и, разумеется, отказался от подарка.
Стараясь меня удержать, мальчик вцепился в мою руку и принялся разыгрывать передо мной немые сценки. Вы и не представляете, до чего ловко у него это получалось. Из его пантомимы я прекрасно понял, что на медали лежит благословение — удача, если хотите. Он изображал всевозможные неприятности, и от каждой из них медаль могла спасти меня, сделав так, чтобы дела опять пошли на лад. От меня только требовалось не расставаться с ней и в нужный момент перекреститься, зажав медаль в кулаке. Увидев, что я теперь не уйду от него так просто, мальчик отпустил мою руку и ещё несколько раз повторил своё представление. И всё это без единого слова. Глядя на него, можно было подумать, что речь идёт о жизни и смерти. Так оно, конечно, и было: вы сами могли в этом убедиться.
— И убедились, — почтительно сказал бармен.
Я заметил, как лицо Рорта вспыхнуло от нетерпения, но в этот раз он промолчал.
— Не то чтобы я тогда верил во что-то подобное, — продолжал старик. — Разумеется, нет. И всё же меня жутко удивила сообразительность мальчика и его искренность. Чего ради он так заботился обо мне?
В конце концов, я взял медаль, предполагая, что он всегда сможет достать для себя другую, и изо всех сил постарался высказать ему свою признательность. А он стоял по струнке в своих запачканных сапожках, как бойскаут с плаката, только что сделавший доброе дело, и просто улыбался мне в ответ. Просто, да не совсем: улыбался он по-особенному. Это потому, пожалуй, что он был иностранцем.
Я поразмыслил, стоит ли ждать чего-то ещё. По всему выходило, что не стоит. Тогда уже я в свой черёд пустился в пантомиму, чтобы попрощаться. Мне казалось, что простое повседневное прощание едва ли подходит к такому случаю. Но я напрасно беспокоился. Слово прощай, настоящее английское goodbye, мальчику было знакомо.
Прежде чем отправиться дальше, я обернулся и посмотрел на дом. Священник в высокой чёрной шапке и длинном чёрном облачении одиноко стоял на крыльце и смотрел на нас с другого конца заросшей садовой дорожки. Только теперь я заметил пышную седую бороду, скрывавшую его лицо до самых глаз. Как вы, наверное, знаете, православные священники не искажают образ их Творца. Он стоял абсолютно неподвижно, и я не имел ни малейшего представления о том, что мне нужно делать. Так ничего и не придумав, я слабо улыбнулся и поплёлся прочь. Мальчик не стал смотреть мне вслед. Едва отвернувшись, я услышал, как он бросился к дому. Спустя минуту-другую я вгляделся в туман за спиной, но не увидел ни застолья, ни даже огней в доме — слишком уж плотно обступали его деревья. Не видел я больше и других домов, где отмечали бы тот же праздник. Те, что попались мне на обратном пути, были закрыты наглухо, будто гробницы.
Несмотря на сумерки и туман, сгустившийся до предела, обратный переход через мост не составил для меня никакого труда — я просто шёл вперёд, не заботясь о расшатанных и выпавших досках, пока не очутился на другом берегу. Только тогда, ступив на твёрдую землю, я вспомнил, что теперь меня защищает медаль. Впрочем, при должной осторожности мне и без неё не грозила никакая опасность, так что я не придал этой мысли большого значения.
Добравшись до гостиницы, я понял, что пришёл даже раньше того часа, о котором мы условились с мистером Пурвисом, хотя в это и трудно было поверить: столько всего случилось со мной с тех пор. В назначенное время я разбудил его стуком в дверь — он лежал плашмя, только ботинки сбросил, — и мы отправились ужинать, будто мало было того, что мы за тот день уже съели. Однако я ни словом не обмолвился о своих приключениях. Каким бы прекрасным человеком ни был мистер Пурвис, он вряд ли поверил бы в подобную историю. Я только рассказал ему о прогулке — это помогло объяснить мой заново разыгравшийся аппетит.