Утром дождь разошелся вовсю, крупные дождевые капли стекали вдоль окна, туман поднимался над крышами домов.
— Ну и погода, — поежилась Марина, — как-то там наша бедняжка?
— Какая бедняжка? — спросил Алексей.
— Степаша. Наверное, вымокла до нитки.
Алексей внимательно посмотрел на Марину. Она спросила:
— Почему ты так глядишь на меня?
— По-моему, ты созрела, — сказал он задумчиво.
— Для чего созрела?
— Чтобы иметь ребенка.
— А ты хочешь? — помедлив, спросила Марина.
— Хочу.
Алексей подошел к ней, ладонью откинул челку с ее лба, прижался щекой к ее щеке.
— Будем тогда вместо того чтобы беспокоиться о Степаше, волноваться за своего собственного. Как, согласна?
Марина крепче прижалась к его щеке, на миг закрыла глаза. Вот так бы стоять всю жизнь, рядом с ним, своим единственным, самым дорогим на свете, и чтобы так было всегда, всегда.
— Согласна? — переспросил Алексей.
Она ответила чуть слышно:
— И ты еще спрашиваешь…
Отпуск у Алексея и Марины совпадал: с середины июля по середину августа — самое доброе время для отдыха.
Думали, гадали, решали, хотелось и на остров Валаам, поглядеть старинные церкви, построенные без единого гвоздя, и на юг, к Черному морю, хорошенько позагорать под жарким солнцем, и в прохладу Прибалтики…
Впрочем, Марина знала, все кончится, как и обычно, поездкой к родителям Алексея, в станицу Александровскую. Алексей — хороший сын, за год успел соскучиться по своим старикам, и они, само собой, тоскуют по нем, в общем-то, неплохо относятся к Марине, у них жить удобно, бесхлопотно, беззаботно, почему бы и не поехать в самом деле?
— А ты куда поедешь, девочка? — спросила Марина Степашу. — Наверное, к маме, в Воронеж?
— Вот уж нет, — ответила Степаша, — чего я там не видела?
— Ну да? — протянула Марина слегка разочарованно, думала, Степаша, должно быть, соскучилась по матери и по брату и поедет к ним, домой…
— Я еще не решила окончательно, — сказала Степаша, — поживу, подумаю.
Отодвинула от себя пустую чашку, расстегнула верхние пуговки блузки, голубой в мелкий горошек, подарок Марины к маю.
— Тебе что, жарко? — спросила Марина.
— Ужасно, — ответила Степаша, — может быть, оттого, что я целых две чашки чаю выпила?
Взяла посудное полотенце, стала обмахиваться им, словно веером.
Марина заметила на Степашиной шее нитку жемчуга.
— Смотри, — сказала, — это что, настоящий?
Степаша тронула рукой жемчуг.
— Конечно, настоящий, это — речной, я сама его собирала.
— Ну да? — не поверила Марина. — Как это сама?
— А вот так. Я, когда еще в школе училась, каждое лето ездила в деревню к деду, маминому отцу, бабушки давно уже не было, дед жил один, вот я к нему и ездила. Бывало, не успею приехать — и сразу же на озеро, не помню, как оно называлось, скорей всего было безымянное, но большое такое и глубокое озеро, и в нем водился жемчуг, вот этот самый…
Степаша потянула нитку к себе.
— Вы не думайте, жемчуг нелегко было отыскать, он на дне в песке прятался, его сразу и не увидишь, но я была глазастая, я больше всех находила жемчужин.
— И с тех пор носишь этот самый жемчуг? — спросила Марина.
— Ну да, с тех самых пор. Вы не смотрите, что он маленький, неровный, он знаете какой крепкий? Его даже камнем раздробить трудно…
Степаша сняла с шеи нитку, протянула ее Марине:
— Хотите, попробуйте, ударьте молотком, не расколете, уверяю вас!
— Что ты, Степаша, зачем мне бить по нему молотком? — удивилась Марина.
— А вы попробуйте, — настаивала Степаша.
— И пробовать не хочу и не буду, — сказала Марина, — я тебе и так верю.
— А хотите, я подарю его вам? Нет, правда, хотите? Если вам нравится, возьмите, пожалуйста…
— Да что ты, мне не нужно, — сказала Марина, но Степаша не отставала от нее:
— Возьмите, Марина Тимофеевна, я же вижу, вам нравится, возьмите, прошу вас…
Лишь тогда, когда Марина сказала, что никогда не носит и не любит никаких украшений, Степаша отстала. Снова надела на себя свой жемчуг.
— Я к нему привыкла, сколько лет ношу, не снимаю…
— Вот видишь, а хотела мне подарить…
— Мне для вас ничего не жаль, — пылко ответила Степаша, — все для вас отдам, ни о чем не пожалею никогда в жизни! Верите?
Марина усмехнулась:
— Конечно, верю.
Она и в самом деле верила ей, с каждым днем убеждалась, девочка на редкость правдива, даже в шутку солгать не сумеет.
Заложив руки за голову, Степаша глядела слегка сощуренными глазами на лампу. Щеки в первом весеннем загаре, ресницы уже успели выгореть, и короткие, прямые волосы на лбу и на висках тоже выгорели, стали пегие, и все-таки, пусть невзрачная, некрасивая, она была хороша своей слегка осмугленной солнцем молодостью.