— Что с Алексеем Петровичем? — спросила Марина.
— С ним все хорошо, — сказала Степаша, — он здоров, наверное, в будущем году станет член-корром, вы, может быть, слышали?
— Ничего я не слышала, — сухо сказала Марина, — что вам угодно?
— Ну не надо, — попросила Степаша, голос ее звучал умоляюще, но Марине послышалась в нем улыбка, — я же помню, вы меня любили когда-то, правда ведь, Марина Тимофеевна?
— Вы мне скажите сейчас, что вам угодно, или…
— Или вы положите трубку? — продолжила Степаша, тут же заговорила быстро, как бы боясь, что ее перебьют: — Знаете, это очень серьезная для меня проблема. Для меня и для Алексея, — подчеркнула она. — У нас дочка, она младше сына на два года, ей скоро три, и у нее неправильный прикус. Нужно исправить, пока не поздно.
Степаша замолчала, может быть, ждала, что скажет Марина, но Марина тоже не говорила ни слова.
— Вот я и решила обратиться к вам, Марина Тимофеевна.
— Почему именно ко мне? — спросила Марина. — Разве мало врачей-ортодонтов кроме меня?
— Вы — самая лучшая, — с хорошо знакомой Марине страстностью ответила Степаша, и Марине почудилась та, прежняя девочка, непосредственная, необыкновенно правдивая, пленившая ее некогда своей искренностью, легким, веселым нравом, добротой, может быть, даже скорее всего, кажущейся, ненастоящей…
— У кого только я не была с нею, — продолжала Степаша, — сколько врачей смотрело ее, и все без толку. И вот я решила — вы, и только вы, Марина Тимофеевна, не откажите мне, примите нас, ладно?
— Хорошо, — сказала Марина, — сейчас посмотрю, когда я работаю на этой неделе.
— Не надо, не смотрите, — возразила Степаша, — я уже звонила к вам, в институт, и все узнала. Завтра вы с утра, а во вторник после обеда. Меня устраивает вторник, можно?
— Можно, — ответила Марина. Разговор этот был ей тягостен, и она выжидала удобный момент, чтобы положить трубку.
Но Степаша еще раз удивила ее напоследок:
— Значит, мы придем с Маринкой во вторник…
— С кем? — переспросила Марина. Степаша ответила:
— С Маринкой. Мы оба с Алексеем решили назвать дочку в честь вас Мариной… — И добавила задушевно: — Мы часто вспоминаем вас с Алексеем, очень, очень часто…
Пора ехать
Рассказ
Нянечка Кира Васильевна, все в больнице называли ее няня Кира, лежала в десятой палате. Это была сравнительно тихая палата, подальше от сестринского поста с беспрерывно звонившим телефоном, от телевизора, который начинал работать в холле уже с пяти часов, и койка была выбрана для няни Киры самая для нее удобная, возле окна.
За окном густо разрослись тополя, в ветвях неумолкаемый птичий щебет с раннего утра до вечера. Когда-то, тому уже много лет, няня Кира вместе с другими сестрами и санитарками сажала вокруг корпуса тополя и клены.
С той поры они уже разрослись вовсю.
На тумбочке, рядом с кроватью, стояла банка компота, сваренного для няни Киры старшей сестрой Клавдией Петровной, лежали апельсины и яблоки. А в холодильнике Клавдия Петровна поставила домашний творог из молока и кефира, брусок сливочного масла и двести граммов нежно-розовой, без единой жиринки ветчины. Сестра Алевтина Князева специально ездила за ветчиной на Арбат, в диетический, там обычно бывала такая вот ветчина, свежая, розовая и без жира.
Но душа няни Киры не принимала еды. Она так и сказала Алевтине, то и дело забегавшей к ней в палату:
— Алечка, дочка, не принимает моя душа ничего съестного…
Заходила к ней старшая сестра Клавдия Петровна, пыталась соблазнить няню Киру:
— Хочешь, я тебе пирожок испеку с капустой? Или отбивную в сухариках зажарю? А то давай картофельный рулет с мясом завтра принесу, знаешь, такой, какой тебе всегда нравился, с поджаристой корочкой?
Няня Кира на все соблазны отвечала одинаково:
— Неохота, не хочу, не надо…
Руки ее, большие, широкие, с натруженными ладонями, раньше никогда не знали покоя, всегда были в работе — подметали, мыли, стирали, убирали посуду, подавали лекарства, приподнимали больных на кровати, вязали, шили, снова мыли, снова приносили и уносили еду, лекарства, воду…
А сейчас они были необычно спокойны, сложенные вместе поверх одеяла.
Лечащий врач Зоя Ярославна вошла в палату, и, как всегда, больные повернулись к ней, но она первым делом подошла к няне Кире. Няня Кира открыла глаза, глянула на Зою Ярославну, та тоже молча, пристально смотрела на нее.
Зоя Ярославна не выносила нарочито веселого, лихого тона иных врачей; подобного типа врач, входя в палату, уже заранее широко и радостно улыбался.