Если бы лев ответил так, это была бы чистая правда. Но он молчит. Мне кажется, сейчас он далек мыслями от меня, ему видятся густые заросли джунглей, где вечерами с земли поднимается слоистый туман и слышится дружный, сильный топот. Это звери бегут на водопой, в такой час никто не посмеет наброситься, растерзать кого-то более слабого, беззащитного. Это — священный закон джунглей.
— Нет, — говорю я громко. — Нельзя в моем возрасте перечитывать Киплинга…
Я работаю. Меня радостно греет мысль: еще несколько часов — и мы встретимся. Мне было бы трудно прожить даже день, не видя Жанны и Наташи или хотя бы не поговорив с ними по телефону.
У человека должен быть дом, в котором его любят и помнят с раннего детства.
Хорошо, если живы родители. Но такое счастье дано не всем. Тогда пусть это будет дом друзей, которым всегда во всем веришь, потому что знаешь: там нет ни лжи, ни корыстного расчета, ни фальшивой прикидки.
С ними можно быть таким, какой ты есть на самом деле: прежде всего искренним. Не нужно притворяться, говорить не то, что думаешь, надевать какую бы то ни было маску, улыбаться тогда, когда вовсе не хочется улыбаться…
Я люблю Жанну, приемлю ее со всеми недостатками и люблю. И еще — знаю, она мне верит и тоже любит меня.
Порой мы спорим, даже ругаемся, не уступая одна другой, но никогда не разойдемся, не рассоримся окончательно. Такое нам просто не под силу, как не под силу обидеться друг на друга. Мы обе сумеем превозмочь и победить любую, даже самую горькую обиду.
Под вечер я кончаю работать, складываю рукопись в папку и киваю льву:
— Пока. Я ушла, а ты стереги дом…
Он молчит. Только глаза его мистически мерцают, наливаясь изумрудным блеском. Или мне это только кажется?
Я еду к Жанне на другой конец города, в Теплый Стан. Говорят, когда-то, в незапамятные времена, здесь размещались ямщики.
Ездили в то время на перекладных, на этом перегоне меняли лошадей, должно быть, подолгу ждали свежих коней и «гоняли чаи» в теплой, чистой избе. В старину хорошо умели заваривать чай и пили его до седьмого пота, по многу стаканов.
Уже на моей памяти здесь была деревня — деревянные дома, колодцы с длинной, ржаво скрипевшей цепью, мостки гармоникой. Кругом леса, леса, которые тянулись вплоть до самого Внукова и, наверное, еще дальше…
Ныне Теплый Стан — новый район столицы. Высокие, многоэтажные, похожие один на другой дома-башни. И как только жильцы не перепутают подъезды, подобные горошинам из одного стручка. И, наверное, в этих новых домах и квартиры все как есть обставлены одинаково — модные гарнитуры, паласы, торшеры с разноцветными абажурами, кресла-раковины, в коридорах, обклеенных одинаковыми черными (теперь, говорят, это модно) обоями, фонари с темными стеклами. Это тоже модно. И подсвечники со свечами всюду, где только можно поставить хотя бы один подсвечник.
И на кухне — выставки красных, белых, зеленых кастрюль и чапельников с длинными ручками. И столы, покрытые пластиком. И табуретки вокруг столов.
Удивительное, вгоняющее в тоску однообразие. К счастью, Жаннина квартира отличается от всех этих близнецов. Прежде всего, во всех трех комнатах нет ни одной новой вещи, все старье, служившее когда-то верой и правдой родителям Жанны: платяной шкаф с резными дверцами, почти съеденный шашелем, деревянные кровати под дуб, хотя Жанна уверяет, что это не под дуб, а под самое лучшее красное дерево — «пламя», неудобные тумбочки, стулья с высокими спинками, книжные полки, которые некогда были куплены где-то по случаю Жанниной мамой, старое пианино фирмы «Капс».
Жанна терпеть не может новых вещей, так же как до сих пор не любит новых, еще не ношенных платьев. Она говорит, что в новом платье чувствует себя так, словно вышла на улицу совершенно голая.
Она стала еще толще, раздалась, словно шар. А щеки такие же красные, какими были в детстве.
Ее дочка Наташа похожа на нее и на Жанниного мужа.
У Наташи — материнские глаза, выпуклые, карие, но только с густыми ресницами. Великолепные зубы и коса чуть ли не до колен. Она очень музыкальна, у нее безукоризненный слух. Стоит лишь услышать какую-то песню по радио, и она тут же совершенно правильно начинает петь ее. Наташа — жизнерадостна, смешлива, и, что бы ни пела, пусть очень грустную песню, все у нее получается весело, даже лихо.
Блестя глазами, она поет во весь голос без единой фальшивинки, тщательно выговаривая исполненные грусти слова:
И смеется. И мы с Жанной не можем удержаться от улыбки, глядя на нее.