Вскоре приходит муж Жанны. Он — врач, хирург, работает в институте имени Склифосовского. У него редкое имя — Иринарх, Жанна зовет его Ирмик.
Ирмик обладает чудесным характером: никогда не брюзжит, не нудит, не ноет, а ведь ему здорово достается. На дорогу в институт и обратно он тратит не меньше двух с половиной часов в день, в институте, случается, ему приходится оперировать с утра до вечера, но я еще ни разу не слышала, чтобы он пожаловался на усталость. Ирмик обожает Жанну. Беспрекословно слушается ее во всем. И еще у него есть одно, очень ценное качество — на диво хозяйственный. По существу все дела в доме ведет он, а не Жанна.
— Вот, Жанночка, — говорит Ирмик, выгружая из портфеля продукты. — Я купил парное мясо, в маленьком магазине, возле института, там всегда есть парное мясо, смотри, чистая вырезка, не правда ли?
— Да, конечно, — небрежно замечает Жанна.
— И яйца по девяносто копеек. И мандарины, ты и Наташа любите мандарины…
— Только не такие, — вскользь недовольно бросает Жанна.
— Почему не такие? — спрашивает Ирмик.
— Потому что мы любим настоящие мандарины, а не горох.
Ирмик с виноватым видом оглядывает злополучные мандарины.
Потом обращается ко мне:
— Подожди немного, я приготовлю пиццу, тогда будем чай пить.
— Жанна уже говорила, что ты грозишься приготовить что-то очень вкусное. Кстати, что такое пицца?
Ирмик насмешливо спрашивает Жанну:
— Ты слышишь, Жанночка, она не знает, что такое пицца.
— Давай покажи ей, — отвечает Жанна.
Ирмик долго, тщательно моет руки горячей водой, потом надевает фартук с большими карманами, — этот фартук Жанна подарила ему еще в прошлом году, — приходя домой, Ирмик привычно надевает его. Потом вынимает из холодильника слоеное тесто, очевидно купленное им загодя, раскатывает его на противне. Выливает на тесто томатную пасту, нарезанный ломтиками сыр, несколько килек и еще вываливает полбанки сайры.
Сверху закрывает другим слоем теста. И зажигает газ в духовке.
— Сейчас, — говорит. — Сейчас ты попробуешь настоящую итальянскую пиццу.
— Ему идет этот фартук, ты не находишь? — спрашивает Жанна. — Голубой цвет, прямо под глаза…
Я откровенно любуюсь Ирмиком. У него все получается ловко, непринужденно, как-то удивительно легко, словно играючи.
Он любит приносить радость и чувствует себя счастливым, когда может кого-то чем-то порадовать. Его душевная щедрость не притворна, не для показа, а поистине органична.
Наверное, потому говорят, что больные в институте Склифосовского любят его и верят каждому слову.
Внешне он — полная противоположность Жанне: невысокий, худой, лицо костистое, с резкими складками на щеках и на лбу, только глаза хорошие, светло-голубые, ясные, постоянно улыбающиеся. Он намного старше Жанны — на целых девятнадцать лет.
— Пицца — последнее увлечение Ирмика, — говорит Жанна.
— Скоро будет готово, — сообщает Ирмик. — Это меня одна пациентка научила, представь себе, все чрезвычайно просто, можешь сама дома приготовить.
— Охота была, лучше у вас буду пробовать.
— Как тебе угодно.
Пицца готова. Ирмик опрокидывает противень с пиццей на блюдо, нарезает пиццу ножом на правильные четырехугольники.
— Приступим, девочки?
Все это выглядит очень аппетитно. Я откусываю большой кусище и замираю от ужаса. Что за гадость!
Знать бы заранее, я бы и крошки в рот не взяла. Но что тут скажешь, когда Ирмик с радостным ожиданием глядит на меня?
— Что, вкусно?
Я заставляю себя проглотить кусок.
— Да, конечно…
Жанна куда откровенней меня. Сморщив нос, пренебрежительно изрекает:
— Жуть!
— Нет, ты серьезно? — пугается Ирмик.
— Вполне. Можешь сам убедиться.
Он ест свою пиццу. Старательно, истово пережевывает и глотает эту гадость.
— Ты не права, Жанночка, очень пикантно…
— Ну и наслаждайся сам, хоть все съешь, — советует Жанна.
— Все не съем, надо Наташе оставить.
— Нет уж, пожалуйста, Наташу я тебе травить не дам. Сам травись, если хочешь, а ее оставь в покое…
Ирмик никогда не пытается спорить с Жанной. Она для него — высший авторитет. Потому он охотно, даже с радостью готов взвалить на свои худые плечи все тяготы быта, лишь бы облегчить ей жизнь.
Помню, когда Жанна приехала из роддома, он с первого же дня сказал ей:
— Ты ложись к стенке.
— Почему к стенке? — спросила Жанна.
— Мне так удобнее.
И в самом деле, ему удобнее было лежать с краю, потому что ночью он, а не Жанна, то и дело вставал к Наташе. Приходя с работы, он купал Наташу, менял пеленки, а когда Наташа болела и подолгу не хотела засыпать, брал ее на руки, ходил из угла в угол, укачивая, пока она не засыпала.