Наташа росла очень шустрой, Ирмик боялся, чтобы она как-нибудь ненароком не вывалилась из кроватки, и придумал привязывать Наташину ногу подгузником к спинке кровати.
Наташа ненадолго затихала, потом, когда подгузник развязывался, начинала снова орать.
Жанна безмятежно приказывала:
— Наверно, все развязалось, Ирмик, привяжи снова…
Ирмик снова привязывал, а позднее смотрел на часы, озабоченно спрашивая:
— Жанночка, уже время купать, ты не находишь?
— Нахожу, — отвечала Жанна.
Он шел в ванную, купал Наташу, затем укладывал ее, розовую и распаренную, в постель и сидел возле, потому что Наташа не любила оставаться одна.
Потом, подождав, пока она заснет, говорил:
— Теперь посижу с вами…
Но порой не проходило и пяти минут, как Наташа просыпалась и начинала истошно кричать, у нее был удивительно громкий, пронзительный голос.
Ирмик мигом срывался, бежал к Наташе. А утром вставал раньше Жанны, шел в молочную кухню, покупал молоко, творог для Наташи и заодно продукты для дома. И ехал на работу, в свой институт имени Склифосовского. А приходя домой, опять принимался за домашние дела. И никогда ни одной жалобы, ни малейшего недовольства.
Можно ли желать лучшего мужа?
Но Жанна умеет выискать причины для самых различных придирок. И подчас неумолимо точит его, упрекая в несуществующих грехах, а он выслушивает все необоснованные обвинения с улыбкой, никогда не пытаясь возражать или спорить с Жанной.
Она долго не выходила замуж. Разумеется, случались встречи, как не случаться, но все это так, ерунда, ничего серьезного, как выражалась Жаннина мама, струна в тумане.
— Словно струна прозвенит в тумане, — говорила она. — И опять пшик, сплошной туман…
Жанне нравились мужчины умные и красивые.
Но требования Жанны намного обгоняли ее возможности. Красивые и умные мужчины не часто попадались ей, если же были, то не оказывали должного внимания, и тогда с годами она стала постепенно снижать свои запросы.
Большей частью к ее берегу приплывали женатые.
И все, как один, сперва ходят, потом начинают ходить все реже, потом и вовсе скрываются напрочь.
И Жанна, устав от частых неудач, признавалась мне!
— Понимаешь, все как-то нескладно. Посидит немного, украдкой глядит на часы, после бежит с поднятым воротником, чтобы никто не узнал, а я остаюсь одна. И в воскресенье одна, и в праздники одна.
В конце концов она решилась:
— Я уже ни на что не надеюсь, — сказала однажды. — Пусть все идет, как идет.
Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Как-то зимой Жанна сломала ногу, и ее отправили в институт имени Склифосовского. И там она попала в руки хирурга, который, по ее словам, не понравился ей с первого взгляда.
А Ирмик признался позднее: сразу же влюбился в Жанну, как только увидел ее.
Но она не верила. И когда сестры говорили, что Иринарх Сергеевич «влип», отмахивалась с досадой:
— Это все несерьезно…
Она уже поправлялась, начала ходить сперва на костылях, потом с палочкой, и ее выписали домой Однажды к ней нежданно-негаданно заявился Иринарх Сергеевич. Жанна не удивилась, в конце концов почему бы врачу не навестить свою больную, не поинтересоваться ее здоровьем?
И вдруг он, отчаянно смущаясь, предложил пойти вместе в театр.
Жанна спросила:
— А я не буду вас шокировать?
— Помилуйте, — взмолился он. — Чем это вы можете шокировать?
— Сами видите, я же хромаю.
— Это пройдет, — заверил он. — Ручаюсь вам, через месяц вы забудете о своем переломе, как не было его вовсе.
Но она не унималась:
— Спектакль идет в воскресенье, вас это не смущает?
— Почему это должно меня смущать?
— Потому что воскресенье следует проводить дома. И я уже все заранее знаю и могу рассказать одновременно с вами: вы не любите своей жены, не живете с ней, просто существуете рядом. Вам, конечно, нужна душа, которая могла бы вас понять, потому что жена вас не понимает, но вы соблюдаете приличия и воскресенье проводите дома, в семье. И вы будете сидеть возле своей жены и думать, когда среди недели можно будет наведаться ко мне, но так, чтобы жена не узнала…
Он сказал:
— Я не женат.
Жанна удивилась.
— Вот как? Почему?
— Не знаю. Так получилось.
Впоследствии он рассказывал: у него была больная мать, около пятнадцати лет пролежавшая парализованной в постели. И он все годы ухаживал за ней.