Квартиры, что у нее, что у меня, были большие, коммунальные, плотно забитые жильцами.
Но Жанна, привыкнув хвалить все свое, считала, что их квартира лучше, просторней и значительно опрятней, чем наша.
В соседней со мною комнате жила одна девушка, все считали ее красивой, и старые, и молодые.
Звали ее Тамара, и фамилия у нее была звонкая, красивая, под стать ей — Победоносцева.
Яркоглазая, чернобровая, с жадными ноздрями, вся бело-розовая, пышноволосая, она ослепляла свежестью, блеском глаз, постоянно меняющих цвет, то синих, то голубых, то вдруг темно-зеленых…
И одна только Жанна пыталась выискать у блистательной Тамары какие-то, никому, кроме Жанны, не видимые недостатки.
— Она все-таки вульгарна, ты не считаешь? — спрашивала Жанна, и я находила в себе смелость ответить:
— Нет, не считаю.
Жанна вздыхала, дескать, что со мною, тупоголовой и непонятливой, толковать, потом, однако, начинала снова:
— Она чересчур мажется, от пудры кожа у нее увянет, а от туши ресницы вылезут…
— Это будет еще не скоро, — возражала я.
— Нет, скоро, очень даже скоро!
— И вовсе она, если хочешь, не мажется, — продолжала я. — Это у нее от природы такой цвет лица и такие ресницы…
— Нет, мажется, — не уступала Жанна. — И очень скоро она станет страшной-престрашной, вот увидишь…
Утешив себя таким образом, Жанна провожала глазами Тамару, настойчиво ища в ней первые признаки увядания.
Тамара жила с матерью, нервной, сумрачного вида пожилой дамой, в прошлом, должно быть, тоже красивой.
Обе замкнутые, немногословные. Никто у них не бывал, и они никуда не ходили. У Тамары не было ни подруг, ни знакомых, хотя за ней, наверное, многие пытались ухаживать, уверена, прохожие оборачивались ей вслед.
Тамара была, как теперь называется, неконтактной, гордо несла бремя своей красоты и одиночества.
Почему? Не знаю. Может быть, не считала кого-либо достойным себя, а может быть, просто не хотела знакомиться.
Жанна уверяла, что это все так, для вида, на самом деле у Тамары есть кто-то, глубоко законспирированный, и она тщательно прячет его от всех. Жанна, я знала, могла придумать невесть что, а после и сама поверить тому, что придумала.
Тамара работала на телефонной станции, на улице Мархлевского.
Случалось, ей приходилось дежурить ночью.
Идя в школу, мы с Жанной иной раз встречали Тамару, возвращавшуюся домой после смены.
Тамара бегло кивала, проходя мимо, а Жанна, захлебываясь, шептала:
— Погляди, она же вся желтая…
Но во мне было развито чувство справедливости. И я не могла идти против очевидной правды.
— Нисколько она не желтая, а напротив, очень красивая…
— Нет, желтая, — утверждала Жанна, сверкая выпуклыми глазами. — Как свеча оплывшая, просто глядеть страшно!
— Это возрастное, — слабо протестовала я.
Тамара была старше нас на шесть лет.
— И возрастное тоже, — охотно соглашалась Жанна. — Третий десяток, уже не молоденькая, не так-то легко в эти годы не спать всю ночь…
Однажды, когда Жанна сидела у меня и мы готовили уроки, в дверь позвонили один раз — нам.
Мы с Жанной вышли вместе открыть дверь. На пороге стоял молодой человек в коричневой кожаной куртке, светловолосый, с волевым подбородком.
Оглядел наш коридор, заставленный сундуками, велосипедами, корзинами различной величины, потом глянул на Жанну, на меня. Глаза у него были чистого, незамутненного жемчужно-серого цвета. Даже в полутемном коридоре было видно, что ресницы его загнуты кверху, словно нарочно, а на переносице крохотная родинка.
Жанна закинула назад голову, приоткрыла рот. Она считала, что ей идет закинутая назад голова и полуоткрытые губы.
— Вам кого? — ласково спросила Жанна.
— Кого? — Он пожал плечами. На его шикарной куртке блестели в два ряда пуговицы. — Тут одна девушка, кажется, живет…
Жанна улыбнулась.
— Что за девушка?
— Понимаете ли… — начал он.
— Вы похожи на артиста Кадочникова, — сказала Жанна. — Почти Кадочников, особенно вот так, в профиль…
— Неужели? — равнодушно удивился он.
— Точно. Вы в полном смысле почти Кадочников…
В этот самый момент в коридоре показалась Тамара с чайником в руках. Повернула голову, повела своими великолепными глазами. И вдруг мы увидали, что он рванулся к ней, словно подстреленный.
— Наконец-то! — быстро заговорил «почти Кадочников». — Я за вами шел от самой Пушкинской, всю Бронную исколесил и вдруг в Палашевском на минуту потерял.