У нее было двое детей и больной муж. И она приехала в пансионат, как она выразилась, «отдохнуть и прийти в себя от своего семейства». Однако, думается, ей не пришлось всласть отдохнуть.
В течение того дня, что мы были вместе, она раза три звонила домой, расспрашивала, как себя чувствует муж, какие лекарства принимает, потом говорила с дочерьми, интересовалась отметками в школе и наставляла, что надо готовить на обед, когда сдать белье в прачечную и сколько следует купить картошки на рынке.
Я сказала тогда:
— И так будет, наверное, все две недели? По нескольку раз звонить домой, давать указания семье?
Она не стала спорить.
— Пожалуй, я не выдержу две недели, примчусь через неделю обратно, дома столько дел…
— Вот кто и в самом деле мог стать киноактрисой, — сказала я.
— Может быть, у нее не хватило бы таланта? — усомнилась Жанна. — Ведь талант — самое главное, что ни говори…
Наташа откровенно зевает. Уже поздно, ей пора спать, а мне — домой, к себе, в свою комнату, где меня ждет давний знакомец, оранжевый глиняный лев с некогда зелеными, а теперь прочно выцветшими глазами, где возле пишущей машинки лежит незаконченная рукопись, которую следовало сдать еще в начале прошлого месяца…
— Посиди еще немного, — просит Жанна. — Уложим Наташку, тогда поедешь…
— Я не хочу спать, — говорит Наташа. — Я вообще могу не спать целых сто часов!
— Почему именно сто? — спрашиваю я. — Ты проверяла?
Наташа — правдивая девочка, не любит и не умеет лгать.
— Еще не проверила, но все равно знаю, что могу не спать сто часов подряд… — И снова зевает. Ирмик, без лишних слов, хватает ее за руку и ведет в ванную.
— Паста, кажется, кончилась, — кричит ему Жанна.
— А я купил сегодня еще, — отвечает он.
— А стиральный порошок?
— Еще нет, но бусде.
«Бусде» — привычное для него слово. Означает оно «будет сделано». Я говорю Жанне:
— Все-таки, что ни говори, главное — это характер.
— Это к чему?
— Ни к чему. У Ирмика, например, не характер, а масло сливочное.
— Ничего, — снисходительно соглашается Жанна. — Неплохой. Моя школа.
— Не можешь не прихвастнуть.
Она усмехается:
— А как же? Нельзя быть чересчур скромной, глядишь — поверят.
Наташа выбегает из ванной. Щеки красные, глаза блестят.
— Я вот что придумала, пока мылась, сама придумала — надо сделать снегоед.
— А что это такое, снегоед? — спрашивает Ирмик.
— Это такая машина, вроде большой-пребольшой мясорубки. Туда закладывают снег, а из дырочек, вот таких, как в мясорубке, идет мороженое, разное — и сливочное, и шоколадное, и клубничное.
— А эскимо? — спрашивает Ирмик.
— И эскимо тоже, и стаканчики…
— Стаканчики в дырочки не пролезут…
— Тогда без стаканчиков, нам и такого обыкновенного мороженого хватит…
Я спускаюсь по лестнице вниз, а Жанна с Ирмиком стоят наверху, возле своей двери, Жанна кричит сверху:
— Иди прямо к троллейбусной остановке, у нас троллейбус каждые три минуты. Только никуда не сворачивай, иди все время прямо. Слышишь?
— Слышу, — отвечаю я.
— И потом на метро поезжай. От нас до тебя — каких-нибудь полчаса, не больше.
— Сорок четыре минуты…
— Нет, полчаса. Позвони, когда приедешь.
Так они говорят мне каждый раз, когда я ухожу от них. Настойчиво, упорно, словно я маленькая, неразумная, могу пойти в другую сторону, противоположную троллейбусной остановке, или заблудиться.
Жанну не уговоришь, не переделаешь. Она живет по каким-то своим, ею самой придуманным законам. Ее надо либо принимать такой, какая она есть, либо начисто от нее отвернуться.
Внезапно я слышу за собой шум ее шагов. Она бежит по лестнице вниз.
— Подожди, Катя…
Я останавливаюсь.
Она спрашивает строгим тоном:
— Ответь мне, пожалуйста, сколько можно жить начерно?
— Как это, начерно? — не понимаю я.
— Не притворяйся, ты все прекрасно понимаешь. Пора бы уже жить набело.
— Хорошо, — говорю я, — постараюсь.
Дохожу до дверей, оглядываюсь. Жанна все еще стоит на лестнице, будто хочет удостовериться, хорошо ли я закрою дверь.
Я знаю, больше того, я уверена, что Жанна желает мне добра. Одного только добра. И в то же время хочет, чтобы я жила так, как ей представляется наиболее для меня приемлемым.
А Наташа придумала интересную машину, похожую на мясорубку. Право же, когда я была такая, как она, мне б никогда не могло прийти в голову придумать что-либо подобное. А она придумала.
Я иду к троллейбусной остановке, никуда не сворачивая, все время прямо, Жанна осталась бы мною довольна, если бы видела меня сейчас…