Так хотел сказать, но не сказал Визарин, а Инна между тем все чаще глядела туда, где стоял и непоколебимо ожидал ее очкарик Слава.
И Визарин подумал, что сейчас ни о чем с нею говорить нельзя, она просто ничего и никого слушать не будет. Для нее сейчас самый главный человек в жизни — Слава. И нет никого главнее и важнее для нее, чем он.
И нельзя за это на нее обижаться. Разве он, Визарин, в свое время не пожертвовал мамой ради Лили? Разве когда-то Лиля не была для него самым важным, самым дорогим в жизни?
И мама в свой черед не обижалась на него. Она знала, придет час, и то, что сын недодал ей, он с лихвой отдаст своему ребенку. И она, его дочь, тоже когда-то отдаст своему ребенку всю свою любовь и с радостью пожертвует ради него всем, чем может…
Все повторяется, все происходит последовательно, сменяя одно другим, а иначе, наверно, невозможно было бы жить…
Улучив момент, Инна торопливо обняла отца и побежала к своему очкарику, и они снова пошли вперед, позабыв обо всем и обо всех, кроме друг друга.
А Визарин повернул обратно, к дому. Уже темнело, пора было идти домой, Лиля не любила оставаться одна вечерами…
Одинокий с собакой снимет комнату за городом
Рассказ
Когда я еду в город, она спрашивает меня:
— Скоро вернешься?
— Не знаю, скорей всего завтра, а может быть, послезавтра, — отвечаю я.
— Не забудь пообедать, — наставляет меня дочь. — А то, я знаю, закрутишься и забудешь, а тебе это вредно. И потом, помни, что сказал доктор, после обеда походи немного, слышишь?
— Разумеется, слышу.
Она машет рукой. Аут стоит рядом с нею, глядит вслед моей машине, и мне кажется, что дочка и собака смотрят одинаково: детски-беспечно, весело, мол, и жизнь хороша, и жить хорошо. И пусть всегда будет солнце!
Туся полагает, что я верю ей. Конечно, я бы верил ее радужному настроению, если бы не один случайно подслушанный разговор.
Однажды, когда уже близились сумерки, я прилег на часок в саду.
— Нехорошо засыпать под вечер, — заметила Туся.
— Почему?
— Будут сниться плохие сны.
— Пусть, — сказал я. — Зато, когда проснешься и поймешь, что это всего лишь сон, на душе сразу станет хорошо…
Она легко согласилась со мной:
— Наверно, ты прав.
Я заснул мгновенно, как провалился. Не знаю, сколько проспал, все-таки, очевидно, немало, потому что, когда проснулся, кругом было уже темно, сквозь ветви березы, под которой стояла моя раскладушка, виднелись в небе далекие, еще тусклые звезды.
Я опустил руку, и она нащупала лохматую голову Аута, он лежал, как всегда, рядом со мной, стерег мой сон.
Я хотел было уже встать, как вдруг услышал Тусин голос. Должно быть, она и мать сидели на террасе, а дверь в сад была открыта.
— Все это до того, в общем, грустно…
Так сказала Туся, а то, что ответила Валя, я не слышал. Думается, что-то вроде: «Перестань, не надо…»
— Как это перестань? — каждое Тусино слово ясно доносилось до меня. — Почему перестань?
— Потому что нечего себя распускать.
— Я еще когда в школе училась, уже тогда никому ничего не говорила об этом, и все годы никто не знал, что у нас случилось.
Голос ее прервался. Видно, заплакала. Я догадался, о чем она говорила. Она боялась чужой жалости, чужого сочувствия и потому никому не призналась, что мы с Валей разошлись.
Когда она училась в школе, к ней постоянно приходили друзья, и никого не удивляло, если меня не заставали дома.
— Не хочу, чтобы меня жалели…
Мне думалось, что Туся легко отнеслась к нашему разрыву. Но оказалось, я ошибся.
И теперь я лежал и слушал то, что она говорит. Голос ее прерывался от слез.
— Вы оба эгоисты, и ты, и папа!
— Никакие мы не эгоисты, — возразила Валя. — Жестоко ошибаешься, девочка.
— Нет, к сожалению, не ошибаюсь, и ты, мама, хорошо знаешь, что я говорю правду…
Я не расслышал, что сказала Валя. Туся продолжала:
— Вчера ночью проснулась, и будто кто-то толкнул меня в сердце: почему у нас не так, как у других? Почему я им до лампочки, и они живут каждый сам по себе?
— Успокойся, не плачь, — сказала Валя.
Однако Туся не желала успокаиваться.
— Все-таки почему, ну почему у нас все так получилось?
Я не расслышал, что сказала Валя. Снова донесся Тусин голос:
— Ужасно не люблю плакать, но что же делать? И ночью тоже не хотела, а плакала…
— Ночью как-то особенно плачется, — помедлив, произнесла Валя.
— А ты откуда знаешь? — спросила Туся. — Разве ты когда-нибудь плачешь?