А отпустит радость - примем. Внутрь, в мозг. И снова отпустит. Печаль. И так всегда: отпустила радость, ударил по прозрачной, и отпустила печаль. Праздник каждый день называется. И живём так, словно бочёк к унитазу. Спустишь воду, смоешь нечистоты, а он вновь наполняется. Круговорот воды в природе - курс природоведения за четвёртый класс средней школы. Какая пошлость Ваша радость.
Даже печень дуется. Возмущается.
7 января 2002-го года.
Мужчина бальзаковского возраста.
Как трудно стало быть мужчиной. В наши дни да в нашей шкуре. Когда кругом такие шкуры, что хочется линять. Отсюда, а не шерстью. Которой с каждым разом меньше, реже. Расчёска пожирает шевелюру. Копя меж зубьев перекочевавший волос. Обогащаясь за счёт чужой головы.
Как трудно стало быть мужчиной... И принимать решение. Выбирая между злом и злом. За неимением иного. Идя заведомо ко злу. Где очень захотят тебя унизить. И сломать. Вот для тебя очередной экзамен: попробуй устоять. При этом, оставаясь мужчиной, не только называясь им.
Как трудно стало быть мужчиной. Так хочется рыдать и слабым быть. Не оттого, что слабый. А оттого, что тоже человек. И со своими слабостями. Которые не только сладости. И не только трапеза. Но и душа: стихи, поэмы, проза, театр... А говорят, что стыдно.
Как трудно стало быть мужчиной. И женщину любить. Жену, супругу. На равных. Без ощущения превосходства. И без притворства, будто любишь. Глазея похотью на женщин. По пояс или выше. По сторонам. Любя любимую чистою любовью. И не тая любви. И не боясь любви.
Как трудно стало быть мужчиной. Когда о завтра думаешь с тревогой. И понимая, что ты мужчина, не можешь повлиять на завтра, о котором думаешь с тревогой. Отчего становится ещё тревожней. И думается: "Что за мужчина я?" И мужества хватает лишь на самоубийство.
Как трудно стало быть мужчиной. Но надо. Ведь я мужчина!
15 января 2002-го года.
Суицид.
В пионерском прошлом в коммунистической прессе прочёл как-то статью о наличии у колумбийской наркомафии авианосца. Что произвело на моё по-детски нежное воображение страшное, не скрою, впечатление. Не пистолет, винтовка, автомат, танк или самолёт. А целый авианосец. И мне ненароком подумалось: вот если бы у меня была хотя бы рогатка...
Я бы пострелял.
Почти все классики в своих произведениях воспевали любовь. К человеку, правде или Родине. И почти все классики описывали сцены дуэли во имя человека, правды или Родины. И каждый раз, читая произведения классиков, мысленно переносился в прошлое, становясь дуэлянтом во имя человека, правды или Родины. И отважно дрался на дуэли. Я. За правое дело.
Я бы пострелял.
В армии, тогда ещё советской, приходилось держать в руках автомат. Калашникова. С соответствующим надрезом на дуле для безопасности. Учебный. И даже несколько раз. И каждый раз замирало дыхание и колотилось сердце: в руках моих оружие. И ужасно хотелось кого-нибудь защитить. От врага. Или больше: врагов. Всё равно. Я вооружён. Силён.
Я бы пострелял.
Позже телевидение резко стало откровенным. И наряду с откровенной эротикой в эфире стали появляться документальные кадры криминальных разборок - откровенное насилие. И правоохранительные органы старались с этим новым явлением как-то бороться. Демонстрируя показательные суды над преступниками: ворами, мошенниками, убийцами. Так было больно.
Я бы пострелял.
А затем оружие стало достоянием общественности. Причём эволюционным путём. И сегодня удивить кого-то тем же пистолетом практически невозможно. Преступники, которых судили показательными судами, нынче ходят с вооружённой охраной. Некоторые из них члены парламента. Иные так и остались ворами, мошенниками, убийцами. И творят своё насилие.
Я бы пострелял.
Но как говаривали старые коммунисты в былые времена, всех не перестреляешь. Придут новые. И приобрети я сейчас оружие, я ни в кого стрелять не стал бы. Потому, что всех действительно не перестреляешь. Придут новые. И дабы не присутствовать при этой ротации, пустил бы пулю в висок. Себе. И всё перестало бы быть. Для меня, по крайней мере.
Я бы застрелился.
Хорошо, что дуэли запретили: вызывать на дуэли стало некого. И перчаток теперь не носят. Не в моде.
Вот времена настали.
5 февраля 2002-го года.
Мендельсон и группа товарищей.
"Где розы, там и шипы", - скажете Вы мне.
"Где шипы, там и розы", - скажу я Вам.
После чего будем спорить. Долго и безрезультатно.
А пока пожелайте мне счастья. Я женился.
16 февраля 2002-го года.
Переулок детства.
Люблю гулять ясным летним утром по старым улочкам города. Где жара начинается с восходом солнца. Зато после заката опускается успокаивающая душу прохлада. И мужчины (а мужчиной здесь считает себя каждый, кто окончил среднюю школу) садятся за нарды на интерес прямо на улице. И остриженные коротко мальчишки носят им чай и с удовольствием следят за игрой, ожидая своего часа, своей взрослости. Жизнь продолжается.
Люблю гулять ясным летним утром по старым улочкам города. Из открытых окон домов которых уже доносится аромат готовящегося обеда. Или звуки национальной музыки. Мугама. И домочадцы говорят достаточно громко. Достаточно, чтобы их услышал случайный прохожий. А остриженные мальчишки, что вечерами носят чай и следят за взрослой игрой, гоняют мяч. Играют футбол. И каждый величает себя именем знаменитого футболиста.
Люблю гулять ясным летним утром по старым улочкам города. И наблюдать счастливое лицо подростка, который моет отцовскую машину и видит себя за рулём этого авто. Уж очень скоро. Ибо умеет делать всё: доливать масло, заливать бензин и вообще, водит лучше, чем отец (водил ведь на пляже раз пять, хотя, может и меньше...) А этот малыш с пасмурным выражением лица нехотя бредёт до хлебного магазина на углу. Его послали за хлебом, а он не хотел.
Люблю гулять ясным летним утром по старым улочкам города. И вспоминать то время, когда эта святая наивность была для меня великой действительностью. И маленькие домики с зарешёченными окнами казались большими. Так же, как и низкие стёртые тротуары ощущались высокими. По которым проходили пожилые женщины с покрытыми чадрой головами, возвращаясь с дневного намаза. Из Мечети с зелёным куполом... Где то время, где детство моё?
Я им так и не насладился.
Эти старые неровные улочки, эти древние полуразрушенные дома и сохранили самобытность прежнего Баку - города, который я так любил, которым так гордился. Его осталось мало.
28 февраля 2002-го года.
Правда.
(о нас с Вами)
Этому можно. То, что можно. Он должен говорить, что у нас демократия. Он классический демагог. За что его слушают там. Где пишут о нас. Правду.
Этому нельзя. То, чего нельзя. Он говорит, что у нас настоящая анархия. И сам же порождает беспредел. За что его любят там. Где знают о нас. Правду.
Этому можно. То, чего нельзя. Он не видит разницы между демократией и анархией. И платит в валюте. За что его ценят там. Где копят о нас. Правду.
Этому нельзя. Даже то, что можно. Он и так безмолвствует. В нём раб сидит ещё от прадеда. За что его не понимают там. Где слышат о нас. Правду.
А вот тому можно всё. Абсолютно. Он сделал столько нужного для тех, кто определяет, что можно, а чего нельзя, что теперь ему всё можно. За что его боятся там. Где ненавидят нашу правду.
Это правда.
14 марта 2002-го года.
Икар нашего времени.
Все дети как дети: отдохнул в утробе, выпал наружу и плачь на здоровье. Этот же всё на свет рвался. Родиться спешил. Отчего и появился на полпути. К больнице. Благо водитель оказался грамотным. Врачом представился. Он и принял роды, после положив младенца на поверхность. А тот раскинул ручонки, устремил взгляд ввысь. И улыбается. Тихо и мирно. "Знать летать будет", заключил водитель-врач. И оказался прав, типун ему на язык. Да нынче поздно.