Мартина кивнула.
— Но ведь Пабло тоже пока еще маленький мальчик, а я, ну да, я — большой мальчик. И все же тебе нечего бояться. Ты помнишь, как я тебе говорил, что лучше всего избавляет от страха?
Она покачала головой.
— Ну конечно же помнишь. Если ты, к примеру, думаешь, что в платяном шкафу кто-то есть, что ты должна сделать? Продолжать бояться или…
— Проверить! — сказала Мартина.
— Ну вот, сама видишь. — Линде посмотрел на себя ниже пояса, потом опять на Мартину. Во рту у него пересохло. — Ничего плохого в этом нет. Это просто природа. Как растения, которые вы изучаете на уроках.
Мартина прикусила нижнюю губу и вновь уставилась в пол. Линде почувствовал почти невыносимое напряжение. И все же не мог оторвать взгляда от застывшей в неудобной позе Мартины в футболке и тренировочных штанах.
Прошли долгие секунды, и Линде услышал, как стучит его сердце. Потом душ выключили, и Линде словно очнулся от кошмарного сна. Он быстро натянул на себя покрывало, сел на кровати, сделал сердитое лицо и громко сказал:
— Ну хорошо, я сейчас тебе помогу. Но в следующий раз, пожалуйста, постучи, прежде чем входить.
Линде опять отхлебнул из чашки. Как и тогда, во рту у него пересохло. Однако что в тот день, собственно, произошло — кто может это в точности знать? А если сомневаешься, то, наверное, надо отнестись к произошедшему, как к чему-то естественному. Против природы ничего не поделаешь. Она неподвластна человеку. И может ли природа быть аморальной? Разве наводнение или землетрясение, во время которых гибнут тысячи людей, называют аморальными явлениями? И вообще, ведь на самом деле ничего и не произошло. Ничего никогда и не было. И уж конечно, в Южной Франции. Пара случайно надетых носков и совершенная им неловкость: на глазах своей шестнадцатилетней дочери пойти купаться голышом. Словно Мартина только этого и ждала, ждала, чтобы превратить в трагедию неловкий поступок отца и запечатлеть его в памяти как чудовищное преступление. Наконец-то нашелся козел отпущения! Наконец-то нашлась причина загубленной жизни! А Ингрид, вместо того чтобы унять бурю и удержать семью от развала, с готовностью поддержала этот вой. Если им так уж хотелось его возненавидеть, так это они делали и без всякого повода, а зачем же напраслину возводить? Потому лишь, что для их неприязни, собственно, никакой причины и не было?
Линде отставил чашку, потер лицо ладонями и помассировал веки. Что за бред? Он открыл глаза и посмотрел на «Письмо читателя»… «И поэтому мы не имеем права и дальше не замечать таких ужасных компьютерных игр, в которых наши дети с радостью подвергаются тлетворному влиянию, нет, мы должны, наоборот, активно бороться с ними. Ибо чем реже мы будем заглядывать в тот уголок, где подростки, глядя на экран, становятся организаторами массовых убийств, тем больше будет наше возмущение, когда сын или дочь в один прекрасный день явится к завтраку в полевой форме и станет рассказывать, скольких врагов он или она накануне вечером предали смерти».
Линде молча кивнул самому себе. Это был его мир: заинтересованное обсуждение, вмешательство литературы в общественное неустройство, педагогика — вот о чем стоило ему думать. Только из-за того, что все это время Мартина рассказывала любому незнакомцу свои лживые сказки, чтобы не были заметны ее собственные слабости, ему вовсе не следует мучить себя угрызениями совести. Ведь он-то уже знал что к чему. После попытки самоубийства Мартина назвала психологу в качестве одной из причин своего состояния, что ее отец всегда приходит в ванную, когда она лежит в ванне или стоит под душем.
— Ах, вот как? — сказал он врачу. — А что сделаете вы, если в вашей семье четыре человека, а ваша дочь-подросток каждое утро занимает ванную комнату на час? Перестанете мыться?
— Ну, ваша дочь ощущает это по-другому. Вы сами, полуголый, нередко приходили в ванную только для того, чтобы на нее посмотреть и чтобы, как бы мне лучше выразиться, предложить ей определенные действия.
— Какие именно действия?
— Например, она говорит, что вы спрашивали ее, не разрешит ли она, чтобы вы помыли ей спинку.
Линде усмехнулся:
— Извините, но Мартина все еще моя дочь, и почти всю ее жизнь я мыл ей спинку.
— Конечно. Но одно дело, когда вы имеете дело с младенцем. И другое, когда перед вами юная женщина. Во всяком случае, она восприняла это как посягательство.
— И я должен переживать из-за того, что девушка, уже в тринадцать лет позволяющая себя тискать каждому второму мальчику из ее класса, считает мое появление в ванной посягательством? Не говоря уже о том, что для меня, ее отца, она все еще остается ребенком.