Мать. А ты чего сидишь?! Что ты ревёшь?! Что, умер кто-то?
Аня (сквозь слезы). Нет.
Мать. Прекрати немедленно! Ты что сидишь тут, будто ты самая несчастная?! Меня бы хоть пожалела! Я пашу тут на вас, как проклятая, а вам всем глубоко плевать на меня! Я видеть вас больше не могу!
Подходит к кровати Ани, собирает своё одеяло и подушку, уносит их в свою комнату. Аня идёт за ней.
Аня. Мама, ну зачем ты это делаешь? Пожалуйста, успокойся. Ну, извини, пожалуйста, что я не помогла тебе с уборкой. Положи на место свои вещи.
Мать (уже спокойнее, но с досадой). Оставь меня в покое. Я знаю, что ужасно тебе надоела. Просто ты боишься мне в этом признаться. Все, уйди.
Аня. Нет, мама, ты мне не надоела. Ну правда, мне всегда так обидно, когда ты так говоришь...
Мать. А ты думаешь, мне не обидно это ощущать?
Аня. Мама, но это неправда. Ты мне не надоела. Если хочешь, можешь дальше спать со мной.
Мать. А ты хочешь?
Аня пару секунд собирается с силами. Наконец сдаётся.
Аня. Да, мама.
Мать. Точно?
Аня. Да, точно...
Мать берёт своё постельное бельё и несёт его обратно в комнату Ани.
– И зачем ты согласилась? Если уж она сама спрашивала, неужели это не был самый подходящий случай, чтобы сказать: «Нет, мама, я больше не хочу с тобой спать, для меня это унизительно»?
– Теоретически – да, этот ответ сам напрашивался. Но я знала, что она не его ждёт. Я боялась. Для меня это были самые мучительные разговоры, какие только можно себе представить. Я ненавидела спать с матерью, мне было противно чувствовать на себе её дыхание, когда она переворачивалась ночью в мою сторону. Мне было мучительно неприятно осознавать, что у меня нет никакого личного пространства, она следила за каждым моим шагом. Я не могла вечером просто так посмотреть фильм, потому что это разбудило бы маму. Если ко мне приходил Антон, на меня постоянно давила мысль: если он засидится допоздна, то я буду виновата в том, что мама так долго не могла лечь спать. А когда он наконец уходил, мне безумно хотелось просто посидеть на подоконнике, с руками, сплетёнными вокруг коленок, и помечтать. Но я не могла этого сделать, потому что была не одна. Мама тут же засыпала меня расспросами, как мы провели время, о чем разговаривали и что Антон сказал про то или другое. А когда я ночью не могла заснуть, мне оставалось только лежать неподвижно и надеяться, что сон придёт. Мой диван стоял у стенки, мама спала с краю, и всякий раз, когда я залезала или вылезала из кровати, она просыпалась. Так что даже в нашей большой квартире я не могла ночью встать и уйти в другую комнату почитать книжку, потому что мама тут же проснулась бы и начала приставать с вопросами – что случилось, почему я не сплю и о чем думаю. Мне иногда хотелось кричать от этой моральной тесноты, у меня дух перехватывало от негодования.
– Так почему ты все это не говорила маме?
– Не знаю. Мне безумно хотелось ей сказать, что это извращение, что я это ненавижу, терпеть не могу и больше не хочу. Думаю, я просто боялась. Мама на уровне рефлексов привила нам в детстве, что её гнев ни к чему хорошему не приводит. Я знала, что её злость и обида будут безграничны, что скандал из-за моего бунта будет длиться днями, неделями. Мне стыдно это сейчас осознавать, но мне было проще сдаться, чем попытаться постоять за себя. Когда я сегодня про это думаю, то даже не знаю, что было бы на самом деле. Мне сложно это предположить. Страшнее всего думать, что ничего бы не было, а я сдуру все это время молчала. Но почему-то мне кажется, что мама сумела бы отомстить. Она бы мне оставила мою комнату, никогда больше не пришла ко мне спать, но точно бы этого не забыла. Она бы меня все время допекала так же сильно, как и мою сестру. У меня, на самом деле, был только один настоящий выход из этой ситуации: съехать от родителей.
– И почему ты не съехала?
– Мне сложно сказать. Думаю, причин было несколько. И не все из них говорят о моих лучших качествах.
– Какие, например?
– Сейчас я подозреваю, что, прежде всего, из-за отсутствия положительного примера. Мама делала с папой, что хотела, и он никогда не сопротивлялся. Я не видела отпора, попытки защиты своих прав и точки зрения. Папа чувствовал себя жертвой, которую все должны жалеть. Он театрально закатывал глаза к небу, вздыхал, делал за спиной мамы всякие жесты, но ни разу ничего не предпринял. Со временем и я стала чувствовать это мазохистское удовольствие от осознания того, что я – жертва. Мне стыдно об этом говорить, но это развивало мою гордыню, моё ощущение исключительности, незаслуженного страдания. Кроме того, я думаю, что в какой-то степени я не съехала из-за денег. Вроде как зачем тратиться, если можно закрыть глаза на некоторые вещи и жить с родителями. Получается, что ради материального спокойствия я забывала про чувство собственного достоинства, про свою гордость и самостоятельность. Сэкономила эти деньги, но тратить мне их теперь отнюдь не легко.