Я понимала, что так дальше продолжаться не может, что не хочу этого контроля и морального влияния мамы, но у меня не было никаких сил прекратить это безумие. Это был замкнутый круг. Разговоры по скайпу вытягивали из меня все силы, в то же время этих сил не хватало, чтобы такие разговоры прекратить. Даже когда я пыталась всеми правдами и неправдами сделать хотя бы один день перерыва, мать все равно имела на меня невероятное влияние. Одного её письма было достаточно, чтобы я почувствовала, что она на меня сердится.
Я до сих пор чувствую оттенок каждого слова в её письме. Я знаю, почему мама написала так, а не иначе. Я замечаю, как она меня по-разному называет, иногда ласково, иногда более сухо. Мне достаточно пробежаться по тексту глазами, чтобы понять, в каком она настроении и насколько сильно на меня злится. И как бы я ни пыталась защититься, я чувствую этот негатив.
Помню, я подростком смотрела фильмы про Джеймса Бонда. Там показывали, что герою вводили какое-то вещество под кожу, чтобы контролировать, где он находится и каково состояние его здоровья. Я всегда расценивала это как что-то из области фантастики. Ну да, для сюжета нужно придумать такую фишку, но такое ведь нереально. А на самом деле это реально – и это происходит со мной. Иногда бывает так, что я безумно напряжена и беспокойна, но не могу понять, почему. А потом получаю письмо от мамы, по которому становится ясно, что она на меня сердится. То есть, я это чувствую раньше, чем об этом узнаю. Если бы она была не моей мамой, а любовником, я бы сказала, что она меня приворожила. Я к ней просто патологически привязана.
С кем бы я ни пробовала про это разговаривать, все говорили мне одну очень простую вещь – я могу ей просто в такой ситуации позвонить и сказать: «Мама, я чувствую, что что-то случилось, ты сердишься на меня, а я не знаю, за что. Что произошло?» Только это не имело никакого смысла. Когда мать сердилась, она только этого и ждала. Так уже было миллион раз. Ей только того и надо было, чтобы с ней начали выяснять отношения. Тогда она театрально закрывалась и притворялась, что не хочет разговаривать, не отвечала на вопросы. Я её напрямую спрашивала «Что случилось?», а она отвечала: «Ничего». Но это такое «ничего», после которого только попробуй развернуться и уйти! Она притягивала к себе, как магнит. Она сосала силы и энергию – и не давала возможности сопротивляться. И начинался этот бессмысленный диалог, через который я проходила сотни тысяч раз.
Сцена 31
Анна. Мама, что случилось?
Мать. Ничего.
Анна. Как ничего, я же вижу, что что-то случилось.
Мать. Нет, ничего... Ничего нового...
Анна. В смысле?
Мать. Я-то, дура, думала, что хоть кому-то есть дело до меня, а оказывается, что всем на меня плевать.
Анна. Мам, ну как ты можешь так говорить? Мне же не плевать на тебя.
Мать. Ты так говоришь только из-за страха. На самом деле ты меня не любишь...
Анна. Мама, ну конечно, я тебя люблю!
Мать. Нет, не любишь. Я это чувствую... Все, не трать на меня время, иди, занимайся своим. У тебя есть более важные дела, чем я.
Анна. Мама, это неправда, я тебя очень люблю!
Мать. Ну, любишь и любишь. Ладно. Будем считать, что я тебе поверила. Все, иди.
И так было каждый раз, почти слово в слово одно и то же. Теоретически, конечно, можно было ей сказать: «Да, я тебя не люблю, ты меня достала своими выходками, с тобой невозможно общаться», но ей бы от этого было только лучше. Тогда можно было бы обидеться, закатить скандал, начать плакать, а ещё со спокойной совестью рассказать всему миру, что дочка ей нахамила, сказала такое, чего она всю свою бедную жизнь не забудет. В итоге я все равно была бы виновата, пришлось бы извиняться, а потом до скончания веков мне бы это вспоминали и понукали этим. Если уж отвечать, то надо идти до конца, на разрыв. Я знала, что такого мама не простит, и это будет на всю жизнь, но понимала, что рано или поздно надо будет так сделать. У Андрея силы были на исходе. Он очень хотел мне помочь, но слушать мои рассказы целыми днями, видеть, как я истекаю силами после разговоров с мамой, но ничего не хочу поменять, он больше не мог.