На это наложилась тяжёлая обстановка жизни во Франции. Нам не везло просто катастрофически. На каждом шагу случались неприятности, даже в самых простых вещах. Я чувствовала, что задыхаюсь почти буквально. У меня была депрессия, я плакала целыми днями. Не было сил ни на уборку, ни на покупки, даже суп с трудом себя заставляла сварить. Но при этом я каждый день собирала все остатки сил, чтобы притвориться весёлой и поговорить с мамой. А потом Андрей возвращался с работы и заставал меня лежащей на диване и смотрящей в одну точку на потолке. В конце концов, он этого не выдержал. Мы были уже на грани развода, хотя оба понимали, что не хотим этого. Тогда муж попросил меня переехать в гостиницу на пару дней, дать ему время, тем более что как раз тогда он пытался написать резюме на очередную работу, так как наш контракт во Франции заканчивался через полгода. При мне он писать не мог, так как я ему просто не давала покоя, вот он и попросил меня ненадолго уйти.
Для меня это был страшный удар. Я прекрасно понимала, откуда взялось такое решение, как понимала и то, что для нас это единственный шанс спасти отношения, но мне было невыносимо тяжело. Помню, как целые сутки провела в гостиничном номере. В фоновом режиме было включено какое-то кино, а я тупо лежала на кровати и смотрела в потолок. Размышляла над разными способами самоубийства. Думала выброситься из окна, но боялась, что не разобьюсь, только стану калекой. Размышляла над вариантом с лекарствами. Интересно, человеку становится плохо перед смертью? Или он просто уходит в забытьё и уже не просыпается? Потом, помню, сидела в ванной и думала: вот если я сейчас порежу себе вены и останусь в этой тёплой воде, меня точно не спасут. Гостиничный персонал не будет заходить несколько дней, если заранее оплатить две-три ночи и повесить табличку «Не беспокоить». Я не знала, позвонит ли мне Андрей и когда, так что пока бы он начал звонить и беспокоиться, я бы успела умереть.
У меня была тяжёлая депрессия. Я чувствовала абсолютную безысходность. У меня все силы закончились. И вот тогда вдруг почувствовала, что надо написать маме, объяснить, что больше не буду с ней общаться каждый день. Я это почувствовала с такой силой, что даже испугалась, что через пару минут эта решимость пройдёт, и я из этого не выберусь. В панике выскочила из ванной, кое-как вытерлась, даже не смыв пену, и бросилась к ноутбуку. Быстро написала письмо, а потом закрыла глаза и нажала кнопку «Отправить».
Это был один из самых переломных моментов в моей жизни. Честно говоря, я всерьёз думала, что потолок обвалится. Сидела, свернувшись клубочком, в кровати, словно ждала, что сейчас что-то взорвётся или случится нечто подобное. Но ничего, естественно, не произошло. Вскоре я получила ответ от мамы. Она была очень злая и обиженная. Естественно, ей даже в голову не пришло, что она может быть хоть в чем-то виновата. Я тут же выключила компьютер, боясь, что напишу ответ, в котором пойду на попятную. А потом позвонила мужу и все ему рассказала. Он сообщил, что безумно по мне соскучился, и тут же приехал забрать меня из гостиницы.
Я иногда пыталась поговорить с друзьями о гложущих меня воспоминаниях и тяжёлых отношениях с мамой. На самом деле, это было отнюдь не просто. С одной стороны, я думала, что если этим с кем-то поделюсь, то станет легче. С другой – говорить о таком очень сложно. Стыдно, больно, даже мучительно. Ну как можно рассказать о таком?! При этом, когда я пыталась подобраться к теме издалека, сказать, что мне сложно с мамой общаться, потому что у меня к ней много претензий, многие начинали включать стереотип под названием «Она же все равно твоя мама, её надо в любом случае простить». Если я все же решалась сказать хотя бы то, что нас били в детстве, даже не вдаваясь в конкретные подробности, орудие и обстоятельства, друзья в очередной раз спасались общими фразами в стиле: «Да ладно, ты думаешь, ты единственная такая? Думаешь, никому больше не влетало от своих родителей?»
Этого я даже слышать спокойно не могла. Родители меня всю жизнь кормили именно этим утверждением: «Всех бьют и били, мол, времена такие, это нормально». А кто, получается, эти «все»? Когда я спрашивала напрямую своих собеседников, оказывалось, что их физически не наказывали. Только одну мою подружку отец бил. Он был алкоголиком. Лупил и жену, и детей, причём последних, как правило, когда они за мать заступались. Моя подруга была самая старшая из троих детей, она их всех защищала. Её мать три раза пыталась покончить жизнь самоубийством, подружка её останавливала, откачивала, успокаивала. Да, в этой семье детей били, и жестоко. Только про такие семьи обычно говорят как про исключение. Их в пример не ставят. А нашу семью ставили. Все считали, что она у нас примерная, замечательная. Дети такие умные и воспитанные, тихие и спокойные. И никто даже не догадывался, что скрывалось за этим, что это было скорее не спокойствие, а страх. Все прихожане в церкви считали нас идеальной семьёй. Мы приходили нарядные, брат служил в алтаре, мы с сестрой пели в хоре, просто прелесть! Но никто не знал, что маленькой девочкой я только и делала, что стояла в хоре и смотрела на часы, мне это было неимоверно скучно. Я не умела петь, на меня постоянно кричали, что у меня ничего не получается, но мы никогда не оставались на репетиции, потому что это уже маме было скучно. Она всем показала, что мы отличная семья – и хватит. Мать ходила на исповедь, потом била головой об пол, плакала, каялась. А на следующий день, а нередко и в тот же день, все начиналось сначала. Достаточно было сесть в машину, ещё церковь из виду не пропадала, а уже начиналось обсуждение, осуждение, перемывание косточек всем прихожанам, наезды на нас... И всегда это делалось в таком духе, что «вот, вы слышали, батюшка сказал, что надо прощать близких, надо быть терпимым и не обижаться. А вы что делаете? Он же вам это все говорил!» А ей он никогда ничего не говорил. Её не касались заповеди про терпение, любовь, прощение...