Когда мы ожидаем к обеду гостей, Эпонина, еще не видевши их, уже знает, что вечером у нас будет прием. Она смотрит на свое место и, если видит подле тарелки нож, ложку и вилку, тотчас спрыгивает со стула и устраивается на табуретке перед фортепиано, которая всегда служит ей прибежищем в подобных случаях. Пусть те, кто отказывает животным в разуме, объяснят, если смогут, это обстоятельство, по видимости столь незначительное, но таящее в себе великое множество следствий. Появление подле тарелки этих орудий, которыми умеет пользоваться только человек, убеждает наблюдательную и рассудительную кошку, что на сей раз ей надлежит уступить место хозяйскому гостю, и она спешит это сделать. Она никогда не ошибается. Но если гость ей знаком, она устраивается у него на коленях, льнет к нему, красуется перед ним и тем самым старается заработать какой-нибудь вкусный кусочек.
Впрочем, довольно; не будем утомлять читателей. Истории кошек вызывают куда меньше интереса, чем истории собак; тем не менее мы считаем себя обязанными рассказать о кончине Анжольраса и Гавроша. В латинской грамматике одна из первых фраз гласит: «Sua eum perdidit ambitio»[46]; об Анжольрасе можно сказать: «Sua eum perdidit pinguetudo», его погубила собственная тучность. Его убили негодяи, охочие до рагу из дичи. Но и убийцы его плохо кончили и очень скоро погибли. Смерть черного кота, животного в высшей степени каббалистического, никогда не остается неотомщенной.
Гаврош под влиянием неистовой любви к свободе или, скорее, внезапного порыва выпрыгнул однажды из окна, пересек улицу, проскользнул в Сент-Джеймсский парк, расположенный напротив нашего дома, и пропал. Все наши попытки его разыскать ни к чему не привели; судьба его покрыта мраком неизвестности. Из всей черной династии в живых осталась только Эпонина; она хранит верность своему хозяину и сделалась настоящей «кошкой от литературы».
Компанию ей составляет великолепный ангорский кот, чья серебристо-серая шерсть напоминает китайский фарфор в трещинках; имя его Зизи, а прозвище — «слишком красивый, чтобы что-нибудь делать»[47]. Это роскошное создание постоянно пребывает в состоянии созерцательного кайфа, точно курильщик опиума. При взгляде на него в голову приходят «Экстазы г-на Ошне»[48]. Зизи обожает музыку; он не только слушает ее, но и сам музицирует. Порой в ночи, когда все спят, тишину нарушает странная, фантастическая мелодия, которой позавидовали бы Крейслер[49] и композиторы будущего: это Зизи прогуливается по клавишам оставленного открытым фортепиано и с удивлением и восторгом вслушивается в звуки, которые извлекают из инструмента его лапки.
Было бы несправедливо умолчать в нашем рассказе о Клеопатре, дочери Эпонины; она очаровательна, но чересчур скромна для того, чтобы выходить в свет. Шерсть у нее черно-коричневая, как у Муммы, мохнатой подруги Атта-Тролля[50], а зеленые глаза походят на два огромных аквамарина; стоит она чаще всего на трех лапах, а четвертую держит в воздухе, точно классический лев, лишившийся мраморного шара, на который он обычно опирается.
Такова история черной династии. Анжольрас, Гаврош, Эпонина напоминают нам о созданиях нашего возлюбленного учителя. Правда, когда мы перечитываем «Отверженных», нам всегда кажется, что главные действующие лица этого романа — черные коты, но это вовсе не уменьшает нашего удовольствия.
IV
А теперь о собаках
Нас часто обвиняли в том, что мы не любим собак. Обвинение на первый взгляд не такое уж серьезное, но мы считаем необходимым его опровергнуть, потому что оно бросает на нас тень. Ведь люди, предпочитающие котов, слывут лживыми, сластолюбивыми и жестокими, тогда как любители собак считаются прямыми, честными, открытыми — одним словом, наделенными всеми теми достоинствами, какие обычно приписываются собачьему роду[51]. Мы нимало не оспариваем добродетелей Медора, Турка, Миро и прочих очаровательных созданий[52]; мы готовы подписаться под аксиомой, сформулированной Шарле: «Лучшее в человеке — это собака»[53]. У нас было несколько собак, у нас до сих пор есть собаки, и когда бы наши хулители ни навестили нас, их встретит пронзительный и яростный лай гаванской болонки и левретки, которые того и гляди вопьются гостям в ногу. Но нашу любовь к собакам омрачает страх. Эти замечательные животные, столь добрые, столь преданные, столь любящие, могут внезапно заболеть бешенством и сделаться опаснее гадюки, гремучей змеи, аспида и кобры; это слегка умеряет наши симпатии. Кроме того, собаки вызывают у нас некоторую тревогу; они бросают на людей взгляды столь глубокие, столь выразительные, что становится не по себе. Гёте не любил этого вопросительного взгляда, намекающего на желание собаки присвоить себе душу человека, и прогонял своего пса со словами: «Как ни старайся, тебе не проглотить мою монаду»[54].
46
Его погубило собственное честолюбие
47
Прозвищем кота Зизи служит название комедии Эдуарда Плувье (1855), в котором, в свою очередь, обыгрывается название новеллы английского писателя Эдуарда Булвер-Литтона «Фердинанд Фицрой, или Слишком красивый, чтобы что-нибудь делать».
48
«Экстазы г-на Ошне» (1850) — комедия Марка Мишеля, в которой заглавный герой, загипнотизированный слугой, впадает в состояние сомнамбулизма.
49
Иоганнес Крейслер — композитор-романтик, аль-тер-эго Э.-Т.-А. Гофмана, герой его произведений и псевдоним, под которым писатель публиковал свои заметки о музыке.
50
«Атта-Тролль. Сон в летнюю ночь» (1841, изд. 1843) — поэма Генриха Гейне; ее заглавный герой — медведь, а Мумма — его подруга.
51
Это распространенное противопоставление особенно ярко представлено в одном из очерков Дельфины де Жирарден, приятельницы Готье и его коллеги по сочинению фельетонов для газеты «Пресса». 21 октября 1837 года она подробно аргументировала мнение, что «род человеческий четко разделяется на две несхожие расы, а именно на кошек и собак», причем человек-собака добр, отважен, самоотвержен, а человек-кошка тщеславен, ревнив и коварен, но зато ловок, предупредителен и вообще очарователен (см.: Жирарден Д. де. Парижские письма виконта де Лоне. М., 2009. С. 171–173).
52
Все три имени — традиционные во Франции собачьи клички, но Миро вдобавок — собака, действующая в романе Готье «Капитан Фракасс» (1863).
53
Фраза, приписываемая многим комическим писателям, в частности художнику и граверу Никола-Туссену Шарле (1792–1845).
54
Философский термин «монада» означает простейшую, неделимую часть бытия. Среди прочих его использовал в своей натурфилософии Гёте, обозначавший им одушевленную жизненную индивидуальность. Анекдот о реплике про монаду восходит к предисловию Анри Блаза де Бюри к французскому переводу «Фауста»: Гёте излагал свою теорию монад, а за окном громко лаяла собака; поэт подошел к окну и громко крикнул: «Вой сколько хочешь, тварь, тебе меня не одолеть».