В конце уже цитированного фрагмента из «Изящных искусств в Европе» Готье писал:
Франциск Ассизский называл ласточек своими сестрами, и это дружеское именование навлекло на него обвинения в сумасшествии, несмотря на его святость; а между тем он был прав: разве животные не смиренные братья человека, не его друзья низшего порядка, так же, как и он, созданные Господом и с трогательной кротостью идущие тем путем, какой был им заповедан при сотворении мира? Бить животных — деяние безбожное и варварское; это все равно что бить ребенка. Люди темного Средневековья едва ли не боялись животных, ибо их глаза, полные немых вопросов и смутных мыслей, казались им освещенными демонической злобой; в Средние века их порой обвиняли в колдовстве и сжигали их так же, как сжигали людей. Одним из славных завоеваний цивилизации будет улучшение участи животных и избавление их от любых мучений[7].
Кошки, собаки и лошади, которым повезло принадлежать Теофилю Готье, были избавлены от мучений — во всяком случае, от тех, какие причиняют животным люди. О своих двух пони, Джейн и Белянке, Готье пишет: «Как все животные, которых хозяева любят и холят, Джейн и Белянка очень скоро сделались совершенно ручными». Главное слово здесь — «любят».
А может быть, права все-таки Поль Петитье и пес Замор не репетировал по ночам польку и жигу, а кошка Эпонина не сидела за столом перед собственным прибором, хотя и без ножа и вилки? Да, наверное, в «Домашнем зверинце» не обошлось без преувеличений, но как хочется верить, что все рассказанное в книге — чистая правда!
Перевод выполнен по изд.: Gautier Т. Ménagerie intime. Paris, 1869.
I
Старые времена
Нас не раз изображали в карикатурном виде: одет в турецкое платье, полулежит на подушках в окружении кошек, а те бесцеремонно усаживаются хозяину на плечи и даже на голову[8]. Карикатура всегда преувеличивает, но говорит правду; мы должны признаться, что издавна питаем ко всем животным вообще, а к котам и кошкам в особенности, нежные чувства, достойные брамина[9] или старой девы. Великий Байрон возил с собой целый зверинец и начертал на могиле своего верного ньюфаундленда Боцмана в парке Ньюстедского аббатства стихотворную эпитафию собственного сочинения[10]. Но нас не обвинишь в подражании великому поэту, ведь наше пристрастие дало себя знать в ту пору, когда мы еще не выучились читать.
Поскольку один остроумный человек готовит сейчас к печати «Историю животных от литературы»[11], мы взялись за эти заметки с тем, чтобы он мог почерпнуть из них точные сведения о животных в нашей жизни.
Самое давнее наше воспоминание на эту тему относится ко времени нашего переезда из Тарба в Париж[12]. В ту пору нам было три года, что делает весьма сомнительным утверждение господ де Мирекура и Вапро, сообщающих, будто мы получили «довольно посредственное образование» в родном городе[13]. В столице нас охватила ностальгия, неожиданная для ребенка. Говорили мы только на гасконском наречии, а тех, кто изъяснялся по-французски, не считали «своими». Посреди ночи мы просыпались и спрашивали, когда же нас наконец отвезут назад в Гасконь.
Никакие сласти нас не пленяли, никакие игрушки не забавляли. Ни барабаны, ни трубы не могли развеять нашу печаль. В числе неодушевленных предметов и живых существ, по которым мы тосковали, был пес по имени Тазик[14]. Разлука с ним была так тяжела, что однажды утром, выбросив в окошко наших оловянных солдатиков, нашу немецкую деревню с разноцветными домиками и нашу ярко-красную скрипку, мы собрались последовать за ними, чтобы как можно скорее воссоединиться с Тарбом, гасконцами и Тазиком. Нас вовремя ухватили за край курточки, и тут наша нянька Жозефина придумала сказать, что Тазик тоже соскучился и нынче вечером приедет к нам в дилижансе. Дети принимают на веру самые неправдоподобные вымыслы с величайшим простодушием. Для них нет ничего невозможного; главное — не обманывать их ожиданий, ведь они все равно ни за что не откажутся от своей навязчивой идеи. Каждые пятнадцать минут мы спрашивали, не приехал ли уже Тазик. Чтобы нас успокоить, Жозефина купила на Новом мосту собачку, которая слегка походила на пса из Тарба[15]. Мы не сразу ее признали, но нам сказали, что путешествие очень сильно меняет собак. Это объяснение нас удовлетворило, и собачка с Нового моста водворилась у нас на правах подлинного Тазика. Пес этот был очень ласковый, очень милый, очень добрый. Он лизал нам щеки и не брезговал дотянуться языком до хлеба с маслом, который подавали нам на полдник. Мы жили с ним душа в душу. Однако мало-помалу лже-Тазик сделался печален, неловок, малоподвижен. Он свертывался клубком с большим трудом, утратил всю свою веселость и игривость, тяжело дышал и ничего не ел. Однажды, гладя его, мы нащупали на его сильно вздутом животе шов. Мы позвали няньку. Она пришла, вооружилась ножницами, разрезала нитку, и Тазик, освобожденный от каракулевого пальто, в которое втиснули его торговцы с Нового моста, чтобы выдать за пуделя, предстал перед нами во всем своем жалком дворовом уродстве. Он растолстел, и чересчур узкое платье его душило; вызволенный из этого панциря, он тряхнул ушами, потянулся и стал радостно скакать по комнате, ничуть не стыдясь собственного уродства и наслаждаясь вновь обретенной свободой. К нему вернулся аппетит, а отсутствие красоты он возместил нравственными совершенствами. Тазик, истинный сын Парижа, помог нам забыть Тарб и высокие горы, видные из окна; мы выучили французский и сделались, по примеру Тазика, настоящим парижанином.
8
Эта карикатура Надара (наст, имя и фам. Гаспар-Феликс Турнашон), где изображен Готье в окружении кошек, датируется 1858 годом. Она помещена в нашей книге на контртитуле.
9
Браминам, высшей из четырех каст в Индии, предписано любить всех живых существ и щадить жизнь животных.
10
Ньюстедское аббатство с середины XVI века перестало быть монастырем; король Генрих VIII даровал его предку лорда Байрона. Поэт унаследовал аббатство от отца и возвел там мавзолей своему любимому псу Боцману (Boatswain); на памятнике значатся годы жизни ньюфаундленда (май 1803 — 18 ноября 1808) и помещены эпитафии в стихах и в прозе. Под «зверинцем» подразумевается дрессированный медведь, которого Байрон в 1807 году привез из путешествия по Шотландии в Кембридж; поэт говорил, что собирается «учить его на профессора».
11
Эта книга Жоржа Докуа (1863–1927) вышла уже после смерти Готье, в 1896 году, под названием «Животные и литераторы»; речь в ней идет о домашних животных, принадлежавших знаменитым писателям. Есть в ней и глава о поэте и драматурге Эмиле Бержера, зяте Готье. Автор расспрашивает Бержера и его жену Эстеллу, младшую дочь Готье, о животных писателя — и получает в ответ раскавыченные цитаты из «Домашнего зверинца».
12
Переезд из Тарба в Париж, происшедший в 1814 году, был связан с назначением отца Теофиля, Пьера Готье, на должность заместителя начальника парижской налоговой службы.
13
Эжен де Мирекур (наст, имя и фам. Шарль-Жан-Батист-Эжен Жако) в 1850-е годы выпустил целую серию брошюр — как правило, чрезвычайно недоброжелательных и язвительных — под общим названием «Современники», посвященных современным французским писателям. Брошюра о Готье вышла в 1857 году; она полна фактических неточностей: неверно названа дата рождения писателя (31 августа 1808 года вместо 30 августа 1811) и дата его переезда в Париж (1822 вместо 1814); соответственно, Мирекур утверждает, что до 1822 года Готье учился в коллеже родного Тарба. Та же неверная информация повторена в первом издании «Всеобщего словаря современников» Гюстава Вапро (1858). Между прочим, сам Готье, приехав в Тарб в 1860 году, с удивлением узнал от директора коллежа, что в нем демонстрируют парту, за которой сидел будущий знаменитый писатель, и утверждают, что учился он прекрасно.
14
В оригинале этого пса зовут Cagnotte (Каньот) — слово, означающее небольшой таз, в котором давят виноград на юго-западе Франции.
15
Парижский Новый мост во времена детства и юности Готье был главной «торговой площадкой», где продавали собак — чаще всего дворняжек, в которых смешалось очень много разных пород.