Ужас на ее лице невольно тронул и удивил его.
— Ерунда. Надевай рубашку и ложись спать.
— Мой сын отвернулся от меня. Энди посмотрел на свою мать и отвернулся. Дети…
На нее вновь нахлынула пьяная грусть. Мартин пошел к двери:
— Бога ради, ложись. Завтра дети ничего и не вспомнят.
Он надеялся, что так все и будет. Но сможет ли скандал так легко изгладиться из памяти или останется в подсознании и всплывет много лет спустя? Мартин сам не знал, и от этого ему стало тошно. Он подумал об Эмили: как неловко будет ей завтра утром — просветы воспоминаний, вспышки из смутного мрака стыда. Она позвонит ему в Нью-Йорк два, а то и три или четыре раза. Мартин предвидел свое смущение — не подозревают ли чего-нибудь сослуживцы. Ему казалось, что секретарша давно предвидела беду и жалеет его. Он пережил минутное непокорство судьбе; жену он ненавидел.
Войдя в детскую, он закрыл дверь и впервые за вечер почувствовал себя в безопасности. Марианна упала на пол, поднялась, позвала: «Папа, смотри», — поднялась, упала снова и так продолжала вставать и падать. Энди сидел на детском стульчике, расшатывая зуб. Мартин открыл воду в ванной, вымыл руки и позвал сына.
— Ну-ка, посмотрим на твой зубик. — Мартин сел на унитаз и поставил перед собой Энди, придерживая его коленями. Ребенок открыл рот, и Мартин ухватился за зуб. Раскачал, быстро дернул, и перламутровый молочный зуб оказался у него в руке. На лице Энди попеременно отразились ужас, удивление и восторг. Он набрал в рот воды и сплюнул в раковину.
— Смотри, папа! Кровь! Марианна!
Мартину нравилось купать детей, он невыразимо любил нежные обнаженные тела, столь беззащитные в воде. Эмили неправа, заявляя, что он показывает, кто ему дороже. Намыливая нежное тельце сына, он чувствовал — невозможно испытывать любовь сильнее. Но он признавал, что любит детей по-разному. Его любовь к дочери была глубже, с оттенком грусти — нежность сродни боли. Сыну он каждый день вдохновенно придумывал новые шутливые прозвища, но девочку всегда называл только Марианной, и в его голосе всякий раз звучала только ласка. Мартин вытер животик ребенка и нежный пах. Умытые лица детей сияли, словно бутоны, любимые одинаково.
— Я положу зуб под подушку. И получу четверть доллара.
— За что?
— Ну, ты же знаешь, папа. Джонни получил за свой зуб четвертак.
— Кто же кладет монетку? — спросил Мартин. — Я раньше думал, феи оставляют ее по ночам. Хотя в мое время было только десять центов.
— Это в детском саду так говорят.
— И кто же ее кладет?
— Родители, — сказал Энди. — Ты!
Мартин поправлял одеяло на кроватке Марианны. Дочь уже спала. Стараясь не дышать, Мартин наклонился и поцеловал ее лобик, а потом крошечную ладошку, застывшую возле головы.
— Спокойной ночи, Энди-сладкоежка.
В ответ донеслось только сонное бормотание. Помедлив, Мартин достал мелочь и засунул под подушку монетку. Он оставил в комнате ночник.
Бродя по кухне и готовя себе поздний ужин, Мартин вдруг подумал, что дети ни слова не сказали о своей матери или о непонятном для них скандале. Замкнутое в настоящем — зуб, ванна, монетка — легкое течение детского времени несло эти невесомые эпизоды, точно мелкий ручей, подхвативший палые листья, а загадка взрослых уже выброшена на берег и забыта. Мартин поблагодарил за это Господа.
Но его собственный гнев, подавленный и затаившийся, вспыхнул с новой силой. Вся его юность растрачена на пьянство, и теперь от него невозможно отделаться. А дети, когда минует невинность неведения, — что с ними станет всего через год? Поставив локти на стол, он торопливо ел, не чувствуя вкуса. Правду не скроешь — скоро на работе и в городе пойдут сплетни, разговоры, что его жена — беспутная женщина. Беспутная. А он и его дети будут медленно скатываться вниз, пока все окончательно не рухнет.
Мартин вскочил из-за стола и, стараясь не шуметь, вошел в гостиную. Он водил взглядом по строчкам книги, но перед глазами вставали жуткие картины: дети тонут в реке, жена позорно ведет себя на улице. Перед сном злость тупо и тяжело навалилась на грудь, и, поднимаясь по лестнице, он с трудом переставлял ноги.
В комнате было темно — видна только полоска света из приоткрытой двери в ванную. Мартин тихонько разделся. Мало-помалу, загадочно, его настроение менялось. Жена спала, ее мирное дыхание нежно наполняло комнату. Туфли на высоких каблуках с небрежно сброшенными чулками безмолвно взывали к нему. Белье беспорядочно свалено на стуле. Мартин взял пояс и мягкий шелковый лифчик и, не выпуская из рук, на минуту застыл. Впервые за весь вечер он взглянул на жену. Приятно было смотреть на красивый лоб, изгибы бровей. У Марианны такие же — нежный вздернутый носик тоже. А сыну достались высокие скулы и ямочка на подбородке. У Эмили полная грудь, стройна, хорошо сложена. Пока Мартин наблюдал за спокойным сном жены, тень прежнего гнева рассеялась. Он больше не думал о несчастье и позоре. Мартин выключил свет в ванной, открыл окно. Стараясь не разбудить Эмили, он скользнул в постель. В лунном свете он еще раз посмотрел на жену. Дотронулся до ее тела, такого близкого, и печаль смешалась с желанием в безмерной сложности любви.