Саймон решил, что право ответа он предоставит Комботекре, и сержант уже начал произносить приличествующие случаю слова: «Это не ваша вина, Марк. Никто не может отвечать за самоубийство…»
– Я отвечаю за то, что поверил в ваши истории, вместо того чтобы подумать самому.
Марк Бретерик горько рассмеялся. Он остался стоять, а Саймон и Комботекра уселись по разным концам длинного дивана, который был бы очень к месту при дворе французского короля.
– Самоубийство. Именно так. Вы уже все решили.
– Расследование не завершится, пока мы не выясним все обстоятельства, – заявил Комботекра. – Но да, в данный момент мы рассматриваем смерть вашей жены как самоубийство.
На одной из стен гостиной висело двадцать с лишним рисунков в рамах. Произведения Люси Бретерик. Саймон смотрел на улыбающиеся рожи, солнца, дома. Часто встречались держащиеся за руки фигуры, иногда по три за раз. Над некоторыми в воздухе плыли слова. «Мама, папа, я». Если эти картинки хоть что-нибудь значат, Люси была нормальным, счастливым ребенком из нормальной, счастливой семьи. Как там сказала Корди О’Xара? Джеральдин была не просто довольна жизнью, она лучилась счастьем. И она вовсе не была наивной дурочкой. Она реалистически и приземленно относилась к жизни – ее трудно было увидеть раздраженной. И Марк – она могла по-разному о нем отзываться, но ей нравилась такая жизнь, даже глупые повседневные мелочи делали ее счастливой: новые туфли, новая пена для ванной, что угодно. В этом отношении она была как ребенок. Джеральдин была из тех немногих людей, кто наслаждается каждой минутой каждого дня.
Свидетельские показания, особенно если свидетель был близок с жертвой, бывают ненадежны, но все же… Комботекре надо услышать то, что слышал Саймон. Слова Корди О’Xара, как ему показалось, заслуживали большего доверия, чем предсмертная записка Джеральдин Бретерик.
Бретерики отпраздновали десятую годовщину свадьбы за три недели до смерти Джеральдин и Люси. Поздравительные открытки все еще стояли на каминной полке, – вернее, снова стояли на каминной полке. Наверняка команда, работавшая на месте преступления, их исследовала. Если бы Саймон по-прежнему работал вместе с Чарли, он обсудил бы с ней открытки и их содержание. С Комботекрой говорить на эту тему бессмысленно.
– Одного из костюмов не хватает, – сообщил Бретерик. Он говорил резко, будто ожидая возражений. – От Освальда Боатенга, коричневый, двубортный. Он исчез.
– Когда вы видели его в последний раз? Когда заметили пропажу? – спросил Саймон.
– Сегодня утром. Не знаю, что заставило меня посмотреть, но… я не слишком часто его ношу. По-моему, вообще ни разу не надевал. Так что затрудняюсь сказать, когда он пропал.
– Марк, я не понимаю, – вступил Комботекра. – По-вашему, пропавший костюм имеет отношение к тому, что случилось с Джеральдин и Люси?
– Именно так. Если кто-то их убил, у него на одежде осталась кровь, а ему нужно было в чем-то уйти из дома.
Саймон думал о том же. А Комботекра явно нет, Саймон понял это по его чрезмерно сочувственному тону:
– Марк, я понимаю, сама мысль о том, что Джеральдин совершила самоубийство, для вас невероятно печальна…
– Не самоубийство! Убийство. Убийство нашей дочери. Не изображайте тактичность, сержант. Можно подумать, я смогу забыть, что Люси мертва, если вы не произнесете этого вслух.
Бретерик вдруг словно обвис. Обхватив голову руками, будто защищаясь от удара, он беззвучно зарыдал, раскачиваясь взад-вперед.
– Люси…
Комботекра подошел и похлопал его по спине:
– Марк, почему бы вам не присесть?
– Нет! Как вы объясните это, сержант? Почему пропал мой костюм? У вас есть объяснения, кроме того, которое я предложил? Он пропал. Я обыскал весь дом! – Бретерик повернулся к Саймону: – А вы что думаете?
– Где обычно висел костюм? В шкафу в вашей спальне?
Бретерик кивнул.
– И вы точно его оттуда не брали? Не оставляли в отеле? – предположил Саймон.
– Он висел в моем шкафу! Я не терял его, не отдавал на благотворительность и никому не дарил.
Бретерик вытер мокрое лицо рукавом.
– А Джеральдин не могла отнести его в химчистку, скажем, на прошлой неделе? – спросил Комботекра.
– Нет. Она относила одежду в химчистку, только когда я просил. Точнее, когда я приказывал, потому что я был слишком занят, чтобы самому заботиться о чистоте своей одежды. Грустно, правда? Вот и хожу теперь грязный. – Бретерик поднял руки, демонстрируя новые влажные пятна под мышками. – Вы, наверное, удивляетесь, почему я вообще расстроен, – он обращался к сводчатому потолку, – я ведь едва знал жену и дочь. Даже когда они были здесь, я на них не смотрел – пялился в газету, или в телевизор, или в смартфон. Будь они живы, проводил бы я с ними больше времени? Вряд ли. Так что с этой точки зрения я не так уж много и теряю, правда? Теперь, когда они мертвы.