С этими словами Левич нервно развязал шнурок, стягивающий на его голове пухлый капюшон, делающий его похожим на водолаза. Для этого ему пришлось стянуть с рук рукавицы. Расстегнул две верхние, подобные карандашным обрубкам, перехваченным посерёдке тесьмой, точно пояском, застёжки-палочки, чтобы освободить длинный, по всему борту пуховки клапан, прикрывающий металлическую молнию с крупным зубом, приспустил молнию и извлёк из внутреннего нагрудного кармана аккуратно отрезанный от свежей буханки ломоть ржаного хлеба. Левич разломил ломоть на три неравные части. Среднюю часть бросил собаке, она схватила его пастью на лету и мигом сожрала, практически не жуя. Меньшую часть ломтя Левич осторожно предложил ворону Фильке, хоронясь от его страшного клюва. Птица дёрнула головой, резко послав её вперёд, выхватила клювом предложенный ей кусок хлеба и тут же его проглотила. Немного подождав, не дадут ли ещё, и не дождавшись добавки, Филька прощёлкал грубо, как последний невоспитанный беспризорник двадцатых годов, живущий возле помойки, рядом с вокзалом на железной дороге:
– Пошёл на хер, зараза! Дурра, дурра, дурра…
Левич немного смутился, но сдержал себя, чтобы не наорать грубо на несознательную птицу. Самый большой кусок от ломтя хлеба он поднёс к морде Машки и проговорил заискивающе, одновременно отводя руку в сторону, прочь от моста:
– Пошли, пошли, Машуля! Не мешай людям идти своим путём. У каждого существа есть своя забота.
Вскоре путь через мост был свободен.
Когда путники преодолели этот злосчастный мост, Григорий Степанович с иронией в голосе мрачно проговорил с расстановкой слов, будто диктовал на машинку своей молоденькой новой секретарше:
– Итак, так! Мы без зазрения совести – кормим – непонятную – сомнительную во всех отношениях – скотину – советским хлебом. Выращенным тружениками аграрного сектора сельского хозяйства – на колхозных полях – в поте лица своего. Не покладая мозолистых рук. Не зная ни сна, ни отдыха измученной душе. А вы, уважаемый Натан Борисович – как я имел возможность в этом самолично убедиться на недавнем примере – хлебушком народным просто-напросто манкируете – без всякого мало-мальски к нему уважения. Да за такие дела недолго с партийным билетом распрощаться. Вот, понимаете ли, какое непростое дело вырисовывается. В полном своём ракурсе и последовательности событий.
– Помилуйте, Григорий Степанович! – воскликнул Левич. – Как вы можете такие страшные слова вслух произносить? Право, я сейчас сойду с ума от всего этого! Я вам ещё не успел всего поведать о свалившихся на меня в одночасье бедах, а вы мне ещё добавляете новых, чтобы у меня случился инфарктный разрыв сердца.
– Ничего, Натан Борисович, ничего, мой дорогой. За битого двух небитых дают. Вам что, неизвестно, товарищ Левич, что хлеб – это народное достояние? Это важнейшая скрепа нашего национального самосознания и исторического развития. Это вам не шутки с прибаутками.
– Не хлебом единым жив человек, – попробовал было вывернуться Левич, как будто он на боксёрском ринге в десятираундовом бою с превосходящим его силою соперником сделал нырок.
– Так-то оно так, да не совсем, – продолжил натиск Лашук, словно нанося удары с двух рук, идя на сближение. – Издревле народ на Руси отдавал хлебу низкий поклон. Можно сказать, до матушки-земли. Хлеб – всему голова, – говорили люди.
– Да какой там хлеб, Григорий Степанович! – верещал Левич, уходя в глухую защиту, прижатый к канатам. – Это же объедки, остающиеся на столах после туристов.
– Хм, хм! Вы только послушайте, что он говорит! Ничего себе объедки! Я видел, какой объедок ты доставал из кармана своей пуховки, – брюзжал Лашук, добивая своего противника неожиданным переходом на «ты». – И потом, Натан Борисович, что значит объедки? Сдаётся мне, что ты ничего не понял в политэкономии, когда учился в Высшей школе профдвижения. Я тебе сейчас расскажу притчу, и ты сразу всё поймёшь. Эта притча ещё с незапамятных времён царской белой армии, канувшей под натиском лет в Лету. Слушай! Приезжает в казарму пехоты проверяющий штабной офицер. Заходит в солдатскую столовую. Солдаты со своих мест повскакали, стоят, глаза таращат, кушают ими начальство. Офицер спрашивает у солдат: «Как харч, братцы, хорош?» – «Так точно, вашество, хорош! Надо бы лучше, да некуда», – отвечают солдаты. – «А хлебушка хватает?» – «Хватает, вашество! Даже малость остаётся». – «А остатки куда деваете?» – «Доедаем, вашество, даже не хватает». Понял теперь, Натан Борисович, что такое остатки и что есть хлеб для нашего народа? Это тебе, братец, не фунт изюма.
– Так точно, вашество! – рискнул пошутить Левич.