Приходим через два часа. Я откашлялся и вежливо так, будто вальс пришел танцовать, спрашиваю:
— Ну, как, товарищ Соловейчик, нашли?
Встала она, взяла со стола бумаги и к нам.
— Да, вот... Они попали не в ту папку, где им следовало быть. Вы уж извините за оплошность, это иногда бывает...
— Видим, — говорим, — что бывает, эта ваша бывальщина немало крови испортила нам, будь она трижды неладна, век будем помнить ее...
IX. ВЕСЕЛЫЙ РАЗГОВОР
В центре решили послать к нам на завод комиссию. Мы с Крохмалем ворчим, но торопимся. Приезжаем, бурьян на заводском дворе вырван, цехи подметены, станки вытерты, старье собрано. Повеселел я, иду к инженеру.
— Ну, как идут наши дела? — спрашиваю.
Он вскинул одно плечо к небу, другое опустил к земле и говорит:
— Неважно, знаете, дела идут. Необходим полный ремонт домны, а толковых работников мало. Я вот обдумаю все, тогда видно будет...
Поглядел я на него, послушал, — кислый он.
— Что ж, думайте, — говорю и усмехаюсь.
Усмешки моей он не заметил, а вздорить с ним мне не хотелось. Стали мы всей комиссией в дела вникать и всех поторапливать. Хотелось нам, чтобы комиссия из центра застала завод пригретым, чистым…
Дело тяжелое! Главное — у людей не было веры в нашу затею. Пока доказываешь им, — верят, а отошел, — ворчат:
— Зря стараемся, не пустят завода, да и комиссии никакой не будет...
Все понимали, что без плавки чугуна завод будет итти гусиным шагом. Я чуть не каждый час бегал к домнам. Так и этак прикидывал, глядел, слушал. Ребята чистят, шевелятся, а того, что бывает при настоящей работе, не получается. Ну, вроде конь без повода идет.
Потомился я немного, иду опять к инженеру.
— Ну, как, обдумали?
Он еще ленивее двигает плечами, а языком шевелит так, будто он в замазке увяз у него, а главное — спокоен, как гора Арарат. Все наши заботы словами убаюкать хочет.
— Куда нам, — говорит, — торопиться? Приедет комиссия, получим задание, составим смету, прикинем, тогда все будет ясно...
Разговор шел возле домны, при людях. Разозлился я, отвел инженера в сторону и давай заводить с ним настоящий разговор.
— Что-то, — говорю, — товарищ инженер, боязно мне.
Он усмехнулся и вроде б сочувствует.
— Что ж, — говорит, — я понимаю: не легка, как говорится, шапка Мономаха. А что вас конкретно пугает?
Глянул я на него и отвечаю:
— Меня больше всего пугаете вы.
— Я? — спрашивает.
— Вы, — киваю.
— Да чем же? Позвольте, я же... в чем, собственно, дело?
— А в том, — говорю, — что очень вы спокойны.
Нахмурился он и цедит:
— Только-то?
— А разве этого, — спрашиваю, — мало в такое время?
— Странно, — бормочет, — странно... Мои обязанности совсем не в том, чтобы горячиться. Я ведь не по вдохновению работаю, у меня точные данные...
Я будто ждал этого.
— Точные данные? — спрашиваю. — А скажите, одну домну можно пустить?
— Сомневаюсь, — отвечает.
— Нет, — говорю, — раз вы имеете точные данные, так вы уж прямо скажите: нельзя или можно?
Подумал он и утешил меня.
— К сожалению, нельзя...
— А почему нельзя? — спрашиваю.
Покусал он губы и завел: объективные, мол, условия неустойчивы, большие капиталовложения нам не под силу — и бу-бу-бу-бу, будто инженерскую газету читает.
— Да постойте, — не сдаюсь я, — чего вы пугаете меня? Руда и кокс под боком?
— Ну, под боком.
— Паровоз, платформы, домны, кирпич, глина, люди к домнам, токари, слесари и прочее есть?
— Ну, есть, — отвечает, — но этого недостаточно, главное не в этом, а в том, что у нас нет ни в чем уверенности. Ну, станем мы с вами ремонтировать домну, а какой толк? Доменная печь — это не машина, не станок, это сложнейший агрегат. Я уже говорил вам: надо действовать в уверенности, что мы будем работать с полной нагрузкой... Неужели не ясно?
— Нет, — говорю, — не ясно. Вы болеете о какой-то нагрузке, а где то, на что нагружать? Ведь завод похож на кладбище, а чугун, сталь и железо нужны государству. Или, по-вашему, может быть, не нужны?
Махнул он рукой и сердится.
— Да что вы меня, как мальчишку, допрашиваете? Вы ведь не представляете сложности дела. Я больше забыл, чем вы знаете...