Ну, разговору и конец, а нелегкая возьми и дерни Сердюка за язык.
— Оно, — говорит, — и видно, что вы рады...
И так сказал он это, что инженер поежился даже.
— То есть? — спрашивает.
Сердюку смолчать бы, а он гмыкнул и подбавляет:
— И чего ради люди любят другим очки втирать...
Инженер посерел и говорит:
— Вот этого не ожидал я от вас. Ну, скажите, когда я вам очки втирал?
Мы Сердюку мигаем, — молчи, мол, старый хрыч, — а он на нас.
— Бросьте, — ворчит, — заступаться за товарища инженера, он не бедная сирота. А что я правду говорю, так он лучше меня знает. И ни к чему тут разные слова... И так все видно...
— Позвольте, что видно? — горячится инженер.
Сердюк фыркнул и режет ему:
— А то видно, что душой кривите вы с нами. Ну, какая вам радость от того, что мы в книжках копаемся? Не видим мы этой радости.
Инженер из себя выходит.
— Что ж, — кричит, — прикажете прыгать мне, чтоб моя радость всем видна была?
— Прыгать? Хоть и запрыгаете, я все равно не поверю. Раньше надо бы вам подумать о нас. Сделали бы, примерно, лекцию нам про эту домну, рассказали бы все... Вот тогда я поверил бы вам, а так слова словами и остаются...
И так махнул тут Сердюк рукою, что вышло крепче слов. Инженер бураковым стал, но вывернулся.
— Перестаньте, — говорит, — шпильки запускать в меня. На моих лекциях о домне вам скулы сведет от скуки. Давайте я лучше практически буду показывать вам все...
И действительно, стал он с этого дня чаще заглядывать к нам. Объяснял все, эскизики чертил, рассказывал о заграничных заводах, даже руки к работе прикладывал. По заводу говор пошел. Люди из всех цехов приходили глянуть, как работает инженер, и радовались вместе с нами...
ХV. РОДЬКА
В эти дни прислали нам первую полную получку. Мы повеселели и давай прикидывать, на что хватит денег. Того нет, того надо, там должен. Перед гудком слышим — торговцы и квасники сходятся к заводу. Я не обратил на это внимания, а ребята поумнее затревожились.
— Да у ворот, — говорят, — больше самогонщиков, чем торговцев. Слетятся, начнут слабых ребят самогоном дурманить, шкуру сдерут с них и работе подрыв сделают...
Пошептались мы, идем в завком. Вызвали туда цеховых делегатов, позвонили в милицию, вышли через контору на улицу и давай проверять:
— Чем торгуем, тетенька?
— Что за квас, дяденька?
Квасники оторопели и ну голосить:
— Да что ж это делается, православные?
— Мы и есть православные, — говорим. — Показывай!..
Обыскали всех; у кого нашли самогон, тех в сторону. Переписали их и давай в канаве о камни бутылки с самогоном бить. Из поселка бородачи, богомолы сбежались и ну кричать на нас, смеяться. Бабы защищают нас, на бородачей кидаются:
— Ага, не нравится? В баб обернуть бы вас да пьяницам в жены отдать, тогда узнали бы...
Не бабы, а красота! Будь они поразвитей, с ними горы можно перевернуть.
Закидали мы разбитые бутылки грязью и разбираем самогонщиков. Мне и Сердюку достался старый, в поддевке, при часах. До войны на сверлильном станке работал, потом лавчонку держал, в революцию за хлебом ездил и «спасением людей» от голода занимался, спекулировал то есть.
— Ну, — говорю, — отставная пролетария, веди к себе.
Побелел он.
— Это с какой радости? — кричит. — Тут ограбили и в дом закатываетесь? Кто вы такие?
— Там узнаешь, — говорим, — веди...
— Нет, вы тут объявитесь, при народе! — кричит. — Какие такие ваши мандаты?
Сердюк кулак ему показывает:
— Вот, видал?
— Ага, опять этот мандат? Обман, значит, про закон насчет свободной торговли?
Ведет нас, руками размахивает, ругается. Свернул за угол, а баба из толпы говорит нам:
— Ой, товарищи, да он, злыдень, не туда ведет вас... Он теперь в зятьином доме паучит, у себя ночует только.
Взяли мы эту бабу в свидетели и вкатываемся к самогонщику во двор. Из дома старуха с молодайкой выглянули — и в плач. Самогонщик на них.
— Дуры, — шипит, — принимай гостей... Ставь самоварчик и закусочку...
Молодайка — в дом, старуха в дугу перед нами сгибается.
— А я думала, не дай, господи... Милости просим... милости просим...
У Сердюка от злости скулы заходили. Дернул он меня за рукав, глазом дает знак — примечай, мол, как в паутину запутывают нашего брата, — и кричит старухе:
— Брось! Зови сюда молодую! Нас не подкупишь, мы не из тех...
Заперли мы калитку и начали искать. Самогону набрали полную корзину — в четвертях, в бутылках. Составили новую бумажку, сделали подписи, старика толкаем вперед, корзину за ручки берем и за ворота. А там уже гудит толпа. Вспрыгнул Сердюк на скамейку и ну объяснять. Он — слово, а ему — два. И бабы иные ввязываются. Обозлился Сердюк.