— Но он помнит вас или нет, как вы думаете?
— Не знаю. Он, может быть, и забыл.
Я вспомнил о Вале и невольно подчеркнул, что забыть меня мог только он, то есть сам Костров. Шатов почувствовал это и сразу насторожился:
— Почему вы подчеркиваете, что он забыл?
— Да нет, Иван Гаврилович, — сказал я, смутившись, — просто так. Я немного ухаживал за его дочерью и думаю, что, может быть, она меня помнит.
Шатов посмотрел на меня, наклонив голову:
— Об этом вы мне не рассказывали.
— Я не думал, что это может вас интересовать.
— Конечно, — согласился Шатов. — Это и не могло интересовать меня.
Он задумался. Я положительно недоумевал, почему вдруг возник этот разговор.
— А с тех пор вы не виделись с Валентиной Андреевной и не переписывались с ней? — спросил Шатов.
— Нет.
Меня поразило, что он знает даже ее имя.
Шатов, помолчав, сказал:
— Я только потому задаю вопрос, что он важен для дела: ваше внутреннее отношение к ней сейчас такое же, как и прежде?
Я еще больше смутился. Кабинет начальника не место для таких разговоров, и, кроме того, все это было очень неожиданно.
— Дело давнее, Иван Гаврилович, — сказал я. — Я в то время был очень молод. Да и она девчонкой была. Что ж, ей тогда двадцати лет не было.
— Ну хорошо, оставим это. Значит, вы с тех пор, как бросили биологию, совсем потеряли Костровых из виду?
— Совсем потерял. Только перед войной прочел в газете, что он делал доклад на коллегии Наркомздрава о какой-то своей вакцине.
— А вы знаете, что это за вакцина?
— Нет, в газете ничего не говорилось.
— Я сегодня поинтересовался этим делом, — сказал Шатов. — Я не биолог. Вы лучше поймете. Речь идет о послераневых осложнениях.
— Газовая гангрена, шок и так далее? — спросил я.
— Вот-вот. Вы, значит, знакомы с этим вопросом?
— Очень немного.
— По-видимому, это очень важно. Кроме того, сама история открытия — одна из самых странных историй нашего времени. Но об этом после. Какие вы ведете сейчас дела?
Я перечислил.
— Придется их передать другому.
— А мне вы поручите новое дело?
Шатов рассеянно посмотрел на меня и слегка кивнул головой.
— Совершено очень странное преступление, Старичков, — сказал он, задумавшись, и повторил: — очень странное. Обстоятельства складываются так, что его необходимо раскрыть молниеносно. В один… ну, в два дня. Условия работы будут не совсем обычные. Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
— Нет, не приходилось.
— А боитесь?
— Думаю, что испугаюсь.
— Жалко. Придется прыгнуть. Но я расскажу по порядку. Слушайте внимательно. Вам нужно знать все подробности.
Я и так уже слушал, боясь пропустить хоть слово.
III
Долго рассказывал Шатов историю работы Кострова. В то время мы очень мало знали о том, что происходит на оккупированной территории. Еще не были опубликованы очерки и воспоминания участников этой беспримерной борьбы, которая велась, не прекращаясь ни на минуту, на земле, захваченной гитлеровцами. Мы плохо еще тогда представляли гигантские масштабы этой борьбы. Удивительно для меня звучал этот рассказ о долгих месяцах, прожитых под самым носом у бдительной немецкой полиции, о великой армии друзей, невидимых для немцев, — друзей, которые были везде, в каждом доме, на каждой улице. Шатов сам увлекся рассказом. С восхищением говорил он о Плотникове и о неведомых людях, которые приносили Костровым пищу, доставали одежду, спасали от регистрации и вывели их наконец из города.
Удивительно было мне, сидя в этом кабинете, слушать о бурной судьбе так хорошо знакомых мне людей. Никак не мог я себе представить старика Кострова, собирающегося идти воевать вместе с отрядом, да и Валя, всегда хорошо одетая, до щеголеватости аккуратная Валя, от которой так и веяло устойчивым покоем хорошо обставленной профессорской квартиры, не казалась мне способной к поступкам, требующим решительности, физической выносливости и силы. Я сказал об этом Шатову. Он усмехнулся.
— Вы еще много занятного услышите о ваших знакомых, — сказал он и продолжал рассказ.
Место действия изменилось. Теперь это были глухие Алеховские болота, непроходимые тропинки и заросли. Теперь это был дом, притаившийся под деревьями в дикой глуши, лесной дом, в котором сверкали микроскопы, позвякивали пробирки и колбы, горели спиртовки.
Не удержавшись, я перебил Шатова:
— Простите, Иван Гаврилович: откуда вам так хорошо известны подробности?