– Почему он не пользуется крыльями? – спросил я.
– А мне откуда знать-то!? Ну и вопросы ты задаешь. Я последовал за ним. Боялся, чего там уж скрывать. Думал, что он увидит меня, почувствует чужое присутствие. Но ничего подобного не произошло: он шел себе и шел, да что-то там себе под нос бубнил.
– Бубнил?
– Это еще что, Санька. Цветочки, как ты говоришь! Когда он запел «Утомленные морем», я вообще обалдел.
– Он пел на романдском языке? – уточнил я.
– Так точно! Правда, с небольшим южным акцентом, но вполне понятно. Я расслышал каждое слово. Но и это еще не все.
– Он начал танцевать?
– Неа. Это было бы забавно: танцующий инопланетянин. Но такого не было. У «Дитя тьмы» есть свой питомец. – Степан, увидев мое ошарашенное лицо, засмеялся. – Я знал, что ты обалдеешь от такой вести.
– Кошка или собака?
– Собака. Обычная дворняга: помесь спаниеля и какой-нибудь там болонки. Не знаю. Собака ждала его у дома. Увидев хозяина, рванула к нему, а потом всего облизала от радости. «Дитя» по всей видимости, был рад такой перспективе, остаться в собачьих слюнях; все наглаживал ее и говорил, что она «хорошая собака».
– На романдском?
– Ну, на каком еще! Если бы он сказал на своем, инопланетном, я бы ни черта не понял.
– Ты не выдумал?
– Мне что, заняться нечем?
– Не знаю. Может, это розыгрыш?
– Какие могут быть шутки, когда дело касается внеземных цивилизаций.
– Логично.
– Вы извините, ребята, за мою назойливость, но мне хоть кто-нибудь расскажет про того, кого вы величаете «Дитя тьмы»? – поинтересовалась Даша.
– Да с легкостью, – сказал Степан и спросил. – А чего раньше не спрашивала, молчала? Давно бы рассказал.
Пока Степан в красках описывал нашу первую встречу с инопланетянином, мы незаметно добрели до лесопилки, которая обычно приводила меня в уныние – и не одного меня. Стены лесопилки окаймляла паутина трещин, идущих от основания до крыши, часть которой обвалилась и покоилась на прогнившем деревянном полу, покрытом пылью и грязью; черные глазницы лесопилки – окна – были выбиты; на уличном складе, закрытом покатой и дырявой крышей, лежала груда мусора, отвратительно пахнущая; ворота отсутствовали, обнажая запустевшее, одинокое, никому ненужное здание-призрак.
– Никогда здесь не была, – призналась Настя, с ужасом глядя на лесопилку.
– Говорят, здесь призраки обитают, – сказал Степка, причем на полном серьезе; я относился к таким байкам с недетским скептицизмом и любил подшучивать над доверчивым другом, верующим в то, что ни разу не видел; я предпочитал сначала увидеть, а потом поверить – и никак иначе.
– Да ну? – не поверила Настя.
– Вот тебе и «да ну»! Славку знаешь из 7 «в»?
– Сомовьего что ли?
– Того самого. Знаешь, почему он заикается? Привидение повидал здесь, когда с ребятами в прятки играл. Оно его чуть не утащило в подвал и не сожрало. Успел он отмахнуться и убежать прочь.
– Врет он все! – вмешался я и самодовольно улыбнулся двум доверчивым птенчикам.
– Ничего я не вру, Соловьев сам говорил.
– Он врет.
– Зачем ему это надо?
– Героем хотел стать.
– Вот еще! А почему он тогда начал заикаться?
– Я сколько его помню, он всегда заикался.
– А, ну тебя, Фому неверующего! Ни во что не верит! А ты, Настя, поверила?
– Глядя на эту жуткую лесопилку, легко поверить в привидений, – ответила она, на ходу заплетая волосы в косички.
– Настя, ты – наш человек.
– Спасибо. – Настя взглянула на меня и подмигнула. – И где поселок?
– Его и поселком трудно назвать. Домов десять. Не больше.
Поселок был в таком же состояние, что и лесопилка. Опустевшие и безликие домики, без окон, с прогнившими крышами, на которых сидели и каркали жирные вороны, с перекошенными заборчиками, заросшими травой, крапивой и репейником. Но это было не самым ужасным; мертвая тишина – вот отчего бегали мурашки, когда мы шли по поселку, который со временем превратиться в миф, в прах давно ушедших дней. Ни лая сторожевых псов, ни плача, ни криков, ни музыки, ничего из тех привычных звуков, что сопровождают жизнь живых, задают ритм и такт.
– И как вы тут играете в прятки? – Настя вся съежилась.
– Чем страшнее, тем веселее, – сказал Степан и засмеялся, нарушив монотонное завывание южного ветра в затхлых дворах домов.
– В таких ситуациях обычно нет выбора, – заметил я, – если не пойдешь играть на лесопилку, тебя быстро запишут в труса. А кому охота быть трусом? Никому!