Я не хотел нарушать обещания и уж тем более рисковать собственной жизнью, но в тот день в меня вселился демон и от прежнего меня остались рожки да ножки. Причина для моей трансформации в очередной раз послужила ссора с отцом…
В тот день я, как и положено, работал с дедом в гараже; он менял передние стойки на пятилетнем «Мерседесе», отъездившим чуть меньше сотни тысяч километров; я по наказу деда правой рукой подавал ему необходимые для ремонта инструменты, а левой – держал в руках переноску, освещающую рабочую зону. Работа оказалась долгой и напряженной; у старых автомобилей один минус – все узлы ходовой части обычно все в ржавчине, прикипевшие. На черном «Мерседесе» с угловатыми чертами, придававшими автомобилю брутальности и мужественности, еще ничего меняли – эта была его первая поломка, – поэтому деду пришлось туго: он жутко сквернословил, когда болты не откручивались, но не отчаивался – подключал видавшую виды болгарку и срезал неподатливые болты; поработав с болгаркой, он запевал. Через шесть часов стойки были поменяны.
После работы мы по традиции вышли из темного гаража на улицу, освещенную дневным солнцем, уселись на стулья, закрытые самодельным тентом и принялись распивать горячий чай. Оба чумазых, потных, изможденных от жары, в грязных, обмасленных обносках, мы седели и наслаждались горячим чаем. Сначала дед молчал, погруженный в собственные мысли, глядя вдаль, на полоску смешанных лесов, но потом разговорился.
– Хорошо, – сказал он и протянул мне пустую кружку. – Сбегай-ка, отнеси. И принеси мне папирос. И спичек.
Я беспрекословно подчинился – и уже через минуту вдыхал приятный табачный запах, который расстилалась на несколько метров. Дед курил с сознанием дела, неспешно, наслаждаясь каждой затяжкой; глядя на него, мне самому жутко захотелось курить.
– Ты не куришь? – строго спросил он, выпуская на волю едкий, густой дым.
– Нет, – поспешил ответить я. Глаза не опускал, смотрел на деда, в его глубоко посаженные, словно высветившиеся голубые глаза.
– И не пробовал?
– Никак нет.
– Тебе сейчас скок?
– Двенадцать.
– Вот именно двенадцать. И ты хочешь убедить старика, что ты все еще невинное дитя, которое не пробовало табак?
– Я…
– Каждый мальчишка – это будущий мужчина. А каждый уважающий себя мужчина должен заниматься мужским занятием: курить! Так что, внук, если ты пробовал табак в двенадцать – это нормально. Это сугубо по-мужски. По-братски. А если ты не пробовал, то обязан сейчас же…
– Я курил табак, – признался я, что бы только не курить при деде. Я бы сгорел от стыда.
– Вот и славно. И нечего краснеть, товарищ. В этом нет ничего зазорного и уж тем более преступного.
– Отец считает иначе.
– Твой отец – мой сын – вообще в корне отбился от рук. Надо бы с ним поговорить, а то его фанатичное поклонение фашизму совсем лишало его здравого смысла.
– Не говори ему, что я курил.
– Ты боишься его?
– Да.
– Правильно, отца надо бояться. Но тебе не стоит переживать по этому поводу.
Он затушил сигарету в консервной банке и попросил у меня налить ему еще крепкого чая. Я метнулся. И не потому, что я был таким послушным мальчиком, а потому, чтобы уйти от этого щекотливого разговора. Когда я принес деду кружку наваристого чая, разбавленного тремя ложками сахара, он одарил меня широкой улыбкой.
– Спасибо.
– Не за что, дедушка.
– У меня к тебе вопрос.
– Какой?
– Он тебя смутит. Я знаю. Но ты должен на него ответить предельно честно. Сможешь?
– Постараюсь.
– Я не уверен, что ты сможешь.
– Как ты можешь знать, что я отвечу?
– Отец тебя бьет?
– Нет. – Ответил я после недолгого молчания. Меня бросило в пот. – Он меня не бьет.
– Уверен?
– Да.
– Откуда-то тогда синяки?
– Мы со Степкой любим подраться.
– Обычно друзья не дерутся друг с другом.
– Так выходит.
– А мать твоя, почему в синяках? Тоже с подругой, с тетей Аллой, любит подраться? – Я нервно засмеялся, не зная, куда себя деть. – Откуда у нее синяки?
– Я не знаю…
– Знаешь, черт побери! – выругался дед и в приказном тоне сказал. – Ты обязан сказать мне правду! Обязан!
Он смотрел на меня, я – на него.
– Так и будешь молчать? Я жду. И пока ты не скажешь то, что я хочу услышать, ты никуда не пойдешь. С этим все ясно?
– Да.
– И что?
– Отец не бьет нас.
Я так и не признался деду, что отец иногда наказывает меня и маму; дед долго ждал моего признания, но через некоторое время сдался.