– О каком?
– Когда я вышел из себя… и ударил тебя. За что извинился и извинюсь еще раз.
– О таком не болтают. Я ведь не дура.
– Может, случайно лишнего взболтнула?
– Я за своим ртом слежу.
– Тогда откуда он узнал о том инциденте?
– А почем я могу знать?
– Мне кажется, ты знаешь.
– Ты серьезно думаешь, что я стала бы жаловаться на тебя твоему отцу? Ничего больше не мог придумать.
– Если ты не говорила – значит, кто-то другой сказал. Правильно я рассуждаю, сын?
Я оторвал взгляд от тарелки и взглянул в его глазницы, полные ненависти; я не верил, что передо мной сидит тот самый человек, который когда-то катал меня на спине и учил играть в шахматы.
– Наверное, – выдавил я из себя одно-единственное слово, пришедшее на ум.
– Ты ведь с дедом сейчас тесно общаешься в гараже?
– Не совсем.
– И как прикажешь это понимать?
– Ну, когда он работает, он неразговорчив. Обычно материться и приказывает, что поддать, где посвятить, где поддержать.
– Узнаю своего старика. В гараже он сам по себе, на своей волне. Работал раньше там, знаю.
– Он еще часто песни поет, – добавил я.
– Тоже верно. По ходу, ты говоришь правду. А домой вы идете вместе?
– Нет. Дедушка всегда позже уходит. Пока все проверит час-другой пройдет.
– Значит, ты не ябедничал ему, что я ударил тебя?
– Нет. – Сколько мне еще придется врать отцу и терпеть такие унизительные допросы? – Я ничего не говорил.
– Ты – не говорил, наша матушка – тоже. Интересно получается! – Он позволил себе короткий смешок. – Никто не говорил. Никто. А дед знает о том, что его не должно было касаться. Вам не кажется, что тут что-то не сходится? Что кое-кто трусливо молчит и не хочет признаться в содеянном проступке?
– Всё, надоело! – не выдержала мама и встала из-за стола, да так резко, что табуретка, на которой она сидела, грохнулась на пол. – Хватит с меня этих допросов, в горле уже стоят! – Она кричала; на шее вздулись вены; лицо покраснело.– Кто мы тебе, заключенные что ли? Нет! Мы – твоя семья. Если хочешь допрашивать, иди на работу – и допрашивай вволю тех, кто этого заслуживает. Не надо смешивать работу с семьей. Ты понял меня?
Отец сидел, неподвижно и вальяжно, ухмылялся, глядя на жену, глаза которой заполонили слезы.
– Ты закончила? – спокойно спросил он. – Я полагаю, молчание – знак согласия. Можешь садиться.
Мама послушно подняла с пола опрокинутую на бок табуретку и села на нее, попутно поправляя прическу.
– И зачем было устраивать истерику? – Отец задал чисто риторический вопрос; никаких ответов он не ждал; теперь говорил он – хозяин дома, которому вздумали указывать то, что ему можно делать в его доме, а чего нельзя. – Тем более при нашем сыне. Ты напугала его. Видишь, как он дрожит?
– Думаешь, он дрожит из-за меня?
– Ну не от меня же, черт возьми! Я, в отличие от тебя, дорогая, не кричу как полоумный от каждого незначительного эпизода в семейной жизни. Может, тебе стоит проверить нервишки? Записать тебя к хорошему психологу? Я знаю телефончик.
– Засунь себе его в одно место! – Мама не говорила, а шипела, как загнанная в угол кошка.
– Ха, какой поворот событий. Надо же!
Отец взял в правую руку бокал, сделал два больших глотка – на дне оставалось немного вина – на мгновение замер, задумался, а потом бросил его прямо в мамино лицо.
От неожиданного удара мама повалилась с табуретки и упала на спину; разбился хрусталь – еще одно семейное счастье. Я, сдерживая слезы, подбежал к ней – и с ужасом увидел, что на ее лбу зияла кровавая полоска; бровь была разбита. Она плакала, пытаясь спрятать от меня свои горькие слезы. Я обнял маму.
– Герой, помоги ей лучше встать с пола.
– Я ненавижу тебя! – Во мне пылал огонь ярости, пламя несправедливости. Если бы я был старше и сильнее отца, я бросился бы на него – и избил. – Ненавижу! – Слезы текли по моим щекам; внутри что-то клокотало. – Это я сказал деду, что ты бьешь нас! Я! Я! Я! Чтобы он проучил тебя!
Отец, молча, поднялся из-за стола и пошел ко мне; я не растерялся, поднял с пола острый осколок разбитого бокала, крепко сжала его в руке, и рассек им воздух.
– Не подходи! – рявкнул я.
– На собственного отца руку поднял? Не стыдно?
– Не подходи!
Он не послушал и ринулся на меня, как бык на красную тряпку; я размахнулся и поранил его руку. Отец вскрикнул; закапала кровь.
Он на секунду остановился, чтобы нанести ответный удар.
***
Последующие полчаса я помню смутно, отрывками, которые никак не могу собрать воедино, в цельную картину. Отец ударил меня, кулаком по голове, я потерял сознание, а потом раз – я уже бегу по улице, держа в руках помятую коробку с роликами. Бегу к домику на дереве, так как понимаю, что это безопасное место, в котором можно отгородиться от несправедливого мира. В мире, в котором правят такие тираны, как мой отец, лишенный сострадания, доброты и чувства меры.