– Надо выпустить ее, – сказала она.
– На хрена? – не понимал Степан.
– Она умрет!
– И че?
– Мне ее жалко.
– Боже мой! – Степан схватился за голову. – Если это девчонка еще что-нибудь скажет, мой мозг взорвется.
– Саша, я хочу отпустить ее. – Она жалостливо посмотрела в мои глаза, словно я запрещал ей это сделать. – На волю.
– Ты поймала рыбу – тебе и решать, – ответил я.
Настя, обрадованная моим одобрением, схватила рыбу в руки и отпустила.
– Плохая примета ловить, а потом отпускать рыбу, – сказал Гриша, не отрывая взгляда от поплавка, покачивающего на мелких волнах.
– Вот именно! – поддакивал недовольный Степка. – Всю рыбалку нам запороли!
– Да брехня это все, – не поверил я, – ща наловим рыбу на уху.
– Наловим-наловим. – Степан фыркнул и сказал Насте. – И не рассчитывай, что я выпущу пойманную мной рыбу.
– И не рассчитывала. Ты все равно ничего не поймаешь на свою перловку?
И снова на плот обрушилась волна хохота. Смеялись все, без исключения, даже Степан. Но смех быстро сошел на «нет», потому что на этом лов прекратился. То ли наш дикий и гогочущий смех распугал всю рыбу; то ли примета доказала свою состоятельность; то ли жара вступила в свои права. Причин было достаточно, чтобы рыба не ловилась; каждый выбрал для себя – свою причину.
– Что-то ты там говорил об ухе? – напомнил мне Степан.
– Не сыпь мне соль на рану, – ответил я, сосредоточившись на том, чтобы поймать леща на кило, а то и на два. По трем причинам. Первая: покорить Настю. Вторая: утереть нос Степке. Третья: сварить эту чертову уху.
– Сыпь не сыпь, а дела хуже некуда.
– Не паникуй, – сказал немногословный Гриша.
– Ага, лучше дай мне удочку, – попросила Настя, – я быстро наловлю тебе рыбин!
– Так я тебе и отдал свою удочку! Ща! – фыркнул Степка. И добавил после недолгого молчания. – Да и что толку? Даже если поймаешь, все равно отпустишь!
Как бы мы не старались поймать хоть что-нибудь (я был уже согласен даже на крохотного и костлявого чебака или на головастого ротанчика), ничего у нас не вышло; клев умер – сворачивай удочки.
– Печаль, однако, – прошептал Степан, убрав удочку в палатку.
– Я знаю, как побороть печаль, – радостно сообщил Гриша.
– И как же? – спросил я.
Не сказав ничего, Гриша по-солдатски стянул с себя одежду и, оставшись в одних трусах, сиганул в воду, при этом что-то крича на тарабарском; за ним сиганул не менее радостный Питер. Когда он вынырнул из воды, окрыленной и улыбающийся, он махнул нам, чтобы мы разувались и к нему – на водную вечеринку. Я и Степан без промедления приняли его приглашение; а вот Настя воздержалась, несмотря на наши тщетные уговоры; мол, нет купальника.
– У нас тоже нет купальных трусов, – заметил Гриша.
– Вам проще.
– Чем же?
– Всем.
– А вода такая теплая, такая прохлаждающая, такая классная, – дразнил ее я, ощущая себя рыбой.
– Хоть какая, все равно не буду купаться.
– Ну и пусть париться на солнцепеке! – заключил Степан и предложил нам сыграть в водные салочки. Идея была принята на «ура!». Пока наши зубы не застучали от холода, мы не вылезли из воды.
***
Жизнь была яркой и прекрасной, первозданной и открытой – кометой, летящей навстречу одиноким звездам, затерянным среди вечного мрака и холода. Мы не задумывались ни о чем, просто плыли по ее бурному течению, повинуясь тайному зову сердца, которое в большинстве случаев не обманывало.
Мы жили по-настоящему, не фальшивили, как научились позже, став взрослее и циничнее. Мы верили в свое превосходство и великое предназначение, предначерченное судьбой, в свою бессмертностью и правоту тех догмат, которые считали верными, правильными. Мы верили, что сможешь дружить с Гришей столько, сколько этого сами захотим – и никто нам не указ. Мы верили, что в конечном итоге, при любых обстоятельствах, справедливость всегда восторжествует, и Гриша станет свободным, тем самым избежит участи быть повешенным прилюдно. Мы верили, что будем каждую неделю отправляться вплавь на плоту по речным извилистым просторам, ограниченными берегами, сплошь поросшими густыми лесами. Мы верили, что наша дружба на века, а мир, в котором мы жили, не измениться, никогда, не сдвинется и на йоту. Мы просто верили, что все будет так, как мы этого захотим – только так и никак иначе. Поэтому мы были свободными.
Как вернуть веру? Как обрести надежду? Как ощутить свободу? Как? Я не знаю. Никто не знает. Извечные вопросы, которые сопровождают нас по жизни, обычно остаются без ответов, что угнетает, лишает сил, а порой забирает нечто большее – твою душу, отчего становится пусто и темно, как в космосе или на глубине бездонного океана. Пустая, зияющая рана во мне кровоточит; рана от потерянного в дымке времени беззаботного детства, когда была и вера, и надежда, и свобода. И вспоминая о счастливом дне, когда мы плыли на плоту, скрывшись от солнца в палатке – мне хочется забраться туда, очутиться на плоту, чтобы обрести вкус к жизни, к ее несметным дарам.