– Очень интересная история, – ехидничал Степан. И добавил. – Сказал бы, что проспал – и дело с концом.
– И когда ты стал таким умником?
– Когда прождал тебя на солнцепеке два часа.
На такой душевной ноте мы смолкли, петляя по сокращенному пути, чтобы через полчаса остановиться.
– И из-за чего столько шума-то? – злился Степан, посмотрев на плачущую Настю.
– Я порвала новые штаны…
– Подумаешь, какие-то штаны!
– Если ты богатый, – она вытирала слезы рукой, – это еще не значит, что остальные сказочно богаты. Мои родители зарабатывают гроши и не могут покупать мне по пять джинс в год.
– А я думал, что ты дочь миллионера, раз напялила новые джинсы, зная, что пойдешь туда, где их в два счета можно порвать.
– Умничаешь?
– Нет, говорю как есть.
– Ой, ребята, только давайте без этих ваших штучек! – вступил я в разговор, чтобы избежать очередной ссоры.
– Не задумывался, что они – джинсы – могут быть единственными?
– Да я в жизни в это не поверю.
– А ты поверь.
– Хочешь сказать, у тебя нет старых?
– Нет.
– Куда они тогда делись? Испарились что ли? – насмехался Степан.
– Отец отнес их в Храм, для нуждающихся. Он так со всей поношенной одеждой поступает. Помогает бедным.
– Но ты сама сказала, что вы не богатые. Зачем вы отдаете последнее ради других?
– Потому что так велит наш долг: помогать ближнему своему. Потому что так надо. Или я не права?
Степан ничего не ответил; ему нечего было сказать.
– И что тебе за это будет?
– Сначала меня отругают. Это неприятно.
– Через все это проходят…
– Потом скажут взять нитку, иголку и зашить джинсы. Дальше хуже: заставят ходить в них следующий учебный год. Целых девять месяцев! Вы представляете, как это долго? Надо мной будут издеваться сверстники… говорить за моей спиной, что я нищенка, которая ходит в рваных штанах. Ты понимаешь, Степа, что для меня значит эти вещи? Это не просто вещь. Это моя жизнь.
– Я тебя понимаю, – сказал Гриша и вытащил из рюкзака припасенные нитки, в которые была вколота иголка. Он протянул ей. – Держи. Зашей, пока дальше не разошлось.
– Спасибо.
– Пока ты зашиваешь штаны, я расскажу тебе одну историю из прошлой жизни.
– Из прошлой жизни?
– Когда я был человеком.
– Ты и сейчас человек.
– Нет, сейчас я враг народа. – Они обменялись печальными взглядами. – Но не суть. Я хотел рассказать о другом обстоятельстве. Однажды – дело было летом – мы сестрой пошли на заброшенный стадион, чтобы покататься на новеньком велосипеде. Всю дорогу до стадиона мы катили велосипед и мечтали о том, как запрыгнем на нашего двухколесного коня и покатим со скоростью сто километров в час. Мы были еще теми фантазерами! Сестра даже созналась мне, что после стадиона не прочь укатить куда-нибудь к озеру, чтобы искупаться и все такое. Я на правах младшего брата согласился со старшей сестрой, хотя знал указ мамы: от дома до стадиона – ваша территория; все что дальше – запрещено. Я не стал напоминать сестре о мамином наказе, дабы не хотел лишиться возможности искупаться в чистом озере без чуткого маминого надзора, которая только и могла командовать… и на пустом месте паниковать.
Мы всласть накатались вокруг стадиона, поросшего вездесущей травой; я прокачусь пару кружков, потом – она; и так далее. Когда мы выдохлись, мы заговорчески подмигнули друг другу и покатили к озеру.
Как и предполагала сестра на озере, кроме нас никого не оказалось; озеро было в нашем полном расположении, что, собственно говоря, окрыляло и радовало. Мы быстренько сбросили с себя одежду, кидая ее «как попало» на траву и бегом в воду. Как же нам было хорошо! Мы словно остались одни на всем белом свете – только я и сестра, балующиеся в воде хуже пятилеток, хотя тогда мне исполнилось десять, а ей – тринадцать. Ну и что! Нам было наплевать, наша вселенная в одночасье сузилась до размеров озера и мы делали то, что считали нужным делать. Помню, что тогда признался ей – первый раз в жизни, между прочим, – что люблю ее. Просто так взял и сказал, сам от себя не ожидая, что способен признаться в чувствах. Лишь сейчас я понимаю, что это шло от сердца; а ведь сердцу не прикажешь. Оно любит, и ты не сможешь ему запретить не любить. Нет, не получиться. Я пробовал; все тщетно. – Гриша смолк; я заметил в его глазах блеск. – Мы купались и купались. Пока наши губы не посинели, мы не вылезли из воды. А когда вырвались из водного простора и почувствовали опору под ногами, мы увидели, что берег опустел. Кроме нашей одежды ничего не осталось.
Где же велосипед? Куда он делся? Испарился? Или… его украли?