– И как? – спросил Гриша.
– Сам посмотри, – сказала Настя и протянула ему зеркальце. – Мне кажется, сносно получилось.
– Я все еще не верю, что ты – это ты, – признался я.
Гриша долго рассматривал свое изменившееся отражение, иногда проводил рукой по лицу, словно удостоверялся, что это действительно его лицо, а не искажение или игра теней.
– Это не я, – сказал он и замолчал. Потом закрыл зеркальце и с благодарностью посмотрел на Настю. – Ты, Настя, кудесница. Спасибо.
– Да не за что, – смутилась она и улыбнулась. – Я старалась.
– Как ты сделала его кожу такой светлой? Как у меня и у тебя?
– Использовала сиреневый макияж со светоотражательными частицами. А так же нанесла тональный флюид бежево-розового оттенка.
– Я не черта не понял, – пошутил я.
– Тебе и не надо понимать.
– Ты сделала меня другим человеком. Не врагом. Романдцем. – Гришин голос был надломленным и тихим. – Ты скрыла мою сущность, меня, мою индивидуальность, мои корни… и знаешь, мне больно. Очень больно. Я – армяхин. А сейчас кто я? Пустое место. Фальшивка. Даже тогда, когда я надевал крылья, обмазывал лицо грязью и вставлял челюсть с клыками, как у вампира, я не чувствовал себя таким пустым и фальшивым.
– Это ведь ненадолго, Гриша, – успокаивала его Настя. – Один день – и ты свободен от грима. Снимешь фальшивую кожу и вернешь свою.
– Я в этом сомневаюсь. Сомневаюсь. А если мне всю жизнь придется быть фальшивкой? Быть не тем, кем я являюсь?
– Все изменится, – уверенно сказал я, хотя сам не верил собственным словам. Я понимал – это и понимал Гриша – что ничего не изменится, пока у власти нацисты. А сколько еще нацисты будут править Романдией? Год? Десятилетия? Век? Или века?
– Думаешь?
– Да. Мой дед однажды сказал мне: «Не волнуйся, сынок, по пустякам, они этого не стоят, потому что завтра они станут никчемными и смешными. Каждый день наша жизнь меняется: сегодня для тебя важно одно, завтра – абсолютно другое».
– Считаешь, что сейчас армяхе – враги, а лет через пять, допустим, станут не врагами?
– Наверное.
– Сейчас я не верю, что когда-нибудь стану свободным.
– Надо верить.
– Думаешь?
– Снова вспомню слова деда. Он сказал так: «Неважно во что верить, главное – верить. А иначе подохнешь».
– Он так и сказал? – удивилась Настя.
– Ага. Он любит сквернословить. И не только.
Глава 6
Я и Настя заняли шпионскую позицию на втором этаже, в Степкиной комнате (окно как раз выходило на ухоженный дворик дома); у меня в руках старенький отцовский фотоаппарат, снимающий еще на пленку; Настя раздобыла у подруги камеру и тоже была наготове, чтобы начать снимать представление, разыгранное нами. Степан скрылся в кустах боярышника, на тот случай, чтобы задержать Свету, если она поймет, что это подстава и рванет от Гриши. Сам Гриша сидел на качелях, держа в руках букет хризантем, сорванных в саду; он нервничал, судя по его дрожащим рукам и непоседливости: он то вставал с качели, вглядываясь вдаль, не идет ли она, то садился обратно – и так чуть ли не каждую минуту. За час до аферы Гриша признался мне, что у него никогда не было свиданий, даже сфабрикованных.
Летний вечер ворвался на мирские просторы и быстренько вытеснил дневную суету, приглушил свет, опуская солнце все ниже и ниже, к линии горизонта, окрасив небо романтичными оранжевыми, розовыми, бледно-красными цветами. А потом, подобно волшебнику, вытеснил со своих просторов ветер, гуляющий целый день, отчего застывшая вечерняя дымка наполнилась ароматами топившихся на дровах бань, цветущих цветов и соснами, посаженной по всей улицы. Мы с наслаждением вдыхали с детства знакомые запахи, предвкушая еще не наступившее будущее, которое мы хоть и рисовали в мрачных тонах, но все равно надеялись, что оно окрасится в светлые, добрые и приятные тона для нас и для нашего друга.
Света опоздала, как и положено благовоспитанной девочке. Выглядела она не как обычно – сногсшибательно; сразу видно, что она готовилась к свиданию больше, чем несколько часов. Волнистые волосы, цвета золотистой пшеницы, распущенные, с ободком. Румяные щечки с ямочками. Милая улыбка, не исчезающая с ее лица; Настя заметила, что она накрасила губы бледно-розовой помадой; я ничего не заметил. Красивое желтое платье, не яркое и не тусклое, напомнившее мне о поляне одуванчиков, с расклешенной юбкой и открытыми плечами. В руках – маленькая вязаная сумочка такого же цвета, что и платье.